– Так что давайте теперь позаботимся о вас, – сказала она и взяла в руки его плоть.

«Ничто не приносит такого удовлетворения, как доведение женщины до пика наслаждения», – подумал Маркус. Его опыт в этом вопросе был довольно ограниченным, и он дал себе слово исправить это досадное упущение.

Она обхватила его естество ладонью.

– Что вы хотите, чтобы я делала? – спросила она.

– Погладьте его. Сначала вверх, потом вниз.

Маркус застонал. Несмотря на то что между ее пальцами и ним был кондом, ощущения все равно были невероятно острыми. И еще он порадовался тому, что кондом уже был на нем. Больше ждать он не мог.

– Лили, вы меня убиваете, – пробормотал он, затем передвинулся, вновь оказавшись на ней.

Он приподнялся и одним сильным толчком оказался в ней, протаранив ее девственность. Он чувствовал, как она вся сжалась вокруг него, услышал ее беззвучный вскрик. Дойдя до конца, он, тяжело дыша, опустился на нее. Ему отчаянно хотелось продолжения, но в данный момент важнее было убедиться, что с ней все хорошо.

– Вы ведь уже делали это раньше? – спросила она чуть насмешливо. – Или это все?

Да, с ней все хорошо.

Маркус вновь приподнялся на руках и приступил к ритмичным движениям. Грудь ее соблазнительно вздрагивала. Она держала его за талию и, закусив губу, увлеченно наблюдала за тем, что происходит там, внизу.

И тогда он ускорил темп, и каждое касание их тел, каждый ее стон, каждое сокращение мышц приближали его к развязке.

Последний толчок – и он, опустошенный, опустился на нее. Сердце его громко колотилось, все его тело еще находилось в плену наслаждения. Лили обнимала его и прижимала к себе, вздрагивая вместе с ним всякий раз, когда по его телу прокатывалась дрожь.

– Это продолжалось дольше двух минут, – пробормотал он.

– Что вы сказали? – спросила она.

Маркус покачал головой, насколько это позволяло его положение: он лежал, уткнувшись лицом ей в шею. Кожа у нее была изумительная: гладкая и нежная.

Как только они поженятся, они смогут заниматься этим, когда только пожелают. Маркус улыбнулся этой мысли.

– Маркус?

Он приподнялся, потому что по голосу ее понял, что он ее вот-вот раздавит.

– Все было нормально? Я хочу сказать, это и все остальное? – спросил Маркус и обвел вокруг себя рукой, охватив этим жестом и их двоих, лежащих голыми в его постели, и разбросанные на полу их вещи.

– Конечно. Я сама этого хотела. И я вам об этом сказала. На этот счет не надо беспокоиться, – ответила Лили, поглаживая его по руке.

– Что вы хотели спросить? – задал вопрос Маркус и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Нам придется сказать Роуз, конечно, а затем мы поместим объявление в газеты. Но я хочу скромную церемонию, на которой будут присутствовать только близкие друзья. У меня почти нет родных, по крайней мере тех, с которыми я бы поддерживал связь, и потому…

– Что? – теперь уже ее вопрос прозвучал так, словно он раздавил не только ее, но и двух или трех ее лучших подруг в придачу, чего он никак не мог сделать. – Мы не можем – я не знала, вы не говорили, – мы не можем пожениться!

Он застыл как каменный. Весь, за исключением того органа, который еще не пришел в себя.

– Что вы хотите этим сказать? Как это – мы не можем пожениться?

Слишком поздно он осознал, что так и не сделал ей предложение. На основании ее поступков, а не слов, он заключил, что Лили хочет провести с ним остаток жизни. И то, что она не хотела провести с ним остаток жизни, стало для него ударом. Маркус перекатился на другую сторону, подпер голову рукой. Он чувствовал себя нелепо – голый, удовлетворенный, счастливый, он вдруг слышит, что та женщина, с которой он мечтал заниматься этим с полным правом каждую ночь, говорит ему «нет». Тогда как у него не было ни единой возможности спросить ее об этом раньше.

– Я… не все вам рассказала. – Лили села и обхватила руками колени. Вид у нее был такой, словно она сейчас разрыдается, и Маркус почувствовал к ней нечто прежде ему совершенно неведомое. Сочувствие? Жалость?

Он погладил ее по спине. Раз, другой. Кажется, он никого еще не гладил по спине. Ему не приходилось никого утешать. Но никто никогда и не просил у него утешения.

Деньги, виски, кошачью еду, его холостяцкий статус – да, но не утешения.

Она начала вздрагивать у него под рукой, и Маркус скорее почувствовал, чем понял, что она не в силах нести бремя своей тайны – того, что она скрыла от него – в одиночестве.

– О чем же вы мне не рассказали? – спросил он. Ладонь его лежала у нее на спине.

Лили слезла с кровати, подняла с пола халат и запахнулась в него потуже. Затем она вновь забралась к нему на кровать и села, обхватив себя руками. На Маркуса она не смотрела.

Лицо ее было бледным.

Сердце его уже обливалось кровью.

– Я знаю, что этого нельзя было делать, – сказала она и широко взмахнула рукой, охватив этим взмахом все то, что произошло между ними здесь, в этой комнате, – но я не могла уйти без этого. Я поступила эгоистично, я знаю.

Уйти? Сначала она отвергла его предложение руки и сердца, которое он еще не успел сделать, а сейчас она говорит об уходе? Что он ей такого сделал? Маркус произвел быструю ревизию своих поступков. Нет, он не нашел ничего такого, чем мог бы так настроить ее против себя. Неужели все из-за того, что он как-то не так относился к своей гувернантке? Но поскольку этой самой гувернанткой была она, их неслужебные отношения не могли послужить поводом для ее ухода.

– Я не была с вами честна относительно моего прошлого. – Она смотрела вниз, на свои кисти, которые держала сомкнутыми на коленях. – Я никогда не работала на викария. Я… Я… – И тогда она подняла глаза, и глаза эти были такими темными, что Маркус мог бы решить, что он придумал те золотые искры, которые – он точно знал – спрятались где-то в темных глубинах ее зрачков. – Я работала в борделе.

У Маркуса все упало внутри, и рот открылся от потрясения.

– То есть я была проституткой. Вы об этом и сами можете догадаться, – сказала она уже почти в прежней своей слегка насмешливой манере, – но я вела там бухгалтерию. Больше года.

– И? – Он знал, что она была девственницей. В смысле, была до него. И он хотел на ней жениться. Так какое имело значение то, где она работала? Разве они уже не пришли к единому мнению о том, что герцог может делать все, что захочет?

– Да очнитесь же вы, осел! – воскликнула Лили и для пущей убедительности стукнула ладонью по кровати. Но, поскольку кровать была мягкой, выразительного стука не получилось.