— Кружится…

— Я сбегаю?

— Нэт… Буд со мной…

— Но ведь… вас надо лечить. У вас явный криз… Давление.

— Лэчи. Только ты… Всо делай… чьто надо…

И, не желая посвящать читателя во все медпроцедуры, какие предпринимались тогда в таких случаях, могу лишь сказать, что Валечка со всем справилась. А потом повела Сталина в туалет и под недоуменные взгляды охраны привела обратно. В туалете его тошнило.

Сталин молчал. Возвратясь, лег на диван. Голова по-прежнему кружилась, но стало легче. Именно легче.

Валечка с прижатыми к груди руками стояла возле.

— Тэпэр зови врачей…

Бросилась в коридор.

Врач, постоянно дежуривший в Кунцево, поднял на ноги всю «кремлевку». Через полчаса в Кунцево прибыла целая бригада профессоров, если можно так назвать почтенных (и перепуганных) академиков.

Установили немедленный диагноз. Криз. Гипертония. Возможно, микроинсульт.

И уже суетились со шприцами… Хрустели ампулы… Пока открывший глаза вождь не изрек:

— Всэм вийти… Ныкакых уколов… Я почты… здоров. — И добавил: — Валю! Пуст будэт здэс. Со мной…

И всю ночь она просидела у его кровати-дивана, а он, периодически забываясь, просыпался, гладил ее руку и, скосив глаза на окно, смотрел: качается или нет? Окно все-таки перемещалось, но уже не так резво, и он засыпал, не отпуская руку женщины. А под утро приказал:

— Ляг со мной… Ляг!

Отодвинулся, обнял теплую привычную талию, ощутил знакомый черемуховый запах, и так они заснули оба. Он, успокоенный как будто, и она, измаянная страхами и бессонной ночью.

Утром мир почти уже не качался. А Валечка гладила его рябую руку и (осторожно) седеющую голову.

— Ти опат мэня выходила… Хараще. Всо проходыт… Иды… Отдохни… Врачэй не надо.

Так его настиг первый нетяжелый удар, и так он убедился, уверился, что Валечка — его единственное спасение, его любовь, его добрый свет. Валечка… Валя… Валечка…

Через неделю он сдал дела Маленкову и поехал на юг не поездом, а машинами, хотел лично увидеть разрушенные города, прикинуть ущерб, придумать, что надо делать еще для быстрейшего восстановления. В одной из машин ехала Валечка Истрина.

Но здоровье Сталина в конце сороковых годов продолжало ухудшаться. Мало помогали и грузинские народные, и медицинские средства. Поскребышев клал ему на стол запрещенные во всей стране знахарские лечебники, травники, книги по магии, которые Сталин сначала листал с интересом, а потом сказал секретарю:

— Вот чьто… Унэси… эту муть… Правильно, что оны изъяты, от ных толко одын врэд… Здоровый чэловэк нэ может слэдовать этому, а болному можьно вбыт в голову всо, чьто хочэтся, болной всэму вэрыт…

Врачам по-прежнему была отставка, кроме Виноградова и Кулинича, но и те допускались лишь для внешнего осмотра. Теперь Сталин отказывался даже сдавать кровь на анализ. Самонадеянный и самоуверенный вождь сам выписывал себе лекарства по справочникам. (Читатели, надеюсь, не забыли, что он знал латынь и медицину изучал, но перед всезнающими докторами прикидывался несведущим простаком. Прикинуться простаком был-бывал один из любимых способов «игры» Сталина. Припомним к тому же, что и актером он был великим.)

И еще он пил проверенные на себе травяные настои, парился в бане, хотя крутого первого пара избегал, а потом перестал пить коньяк, есть свинину и баранину, совсем исключил из своего рациона молоко. В Кунцево стали привозить сухое и невкусное лосиное мясо. Яйца и особенно хорошую рыбу любил и ел ее много. На кавказских дачах для этого устраивали «рыбалки». Рыбу глушили толовыми шашками (инициатор — Василий Сталин, взбалмошный алкоголик, худший образец не знающего никаких запретов хама и кутилы, уже генерал). Непонятно, как всевластный генералиссимус позволил присвоить такое звание абсолютно не по заслугам, разве что надеялся на то, что с присвоением высокого звания сынок остепенится. Куда там! Видно, на детей ложится тяжкая карма отцов. Василий Сталин любил только охоты, пьянки и упомянутые «рыбалки», и во время одной из таких его даже ранило осколками камня. Нетяжело…

Всплывших сомов, а бывало, и осетров чистили, рубили, в котлах варили уху, жарили на вертелах. И тут уж распоряжалась Валечка, которую потихоньку, меж своими уже начали величать хозяйкой.

Дачи в Сочи, Мацесте Сталин как-то постепенно забросил, и там жили-отдыхали «соратники», а он больше стал ездить на Рицу. Озеро влекло его какой-то властной чистотой, просторами, горными пейзажами, воздухом, здесь было явно лучше, чем в душной Гагре, — и уж куда там Швейцарии! К даче проложили отменную дорогу (стала в копеечку, но чего не сделаешь для здоровья трудящихся). И рыбы на Рице было много. И самой-самой: осетр, сом, налим, сазан, форель. Собирать и сортировать рыбу любил САМ. Уху варили часто на берегу. С водкой, тройную, на куриных бульонах — тут же были проверенные поварихи из обслуги ЦК Грузии. А Валечка разливала, разносила, а потом осторожно, по-женски прихлебывая уху, сидела рядом с Хозяином, теперь как бы на своем законном месте. Странно, но, опять, наверное, повторяясь, скажу: при всей своей очевидной близости к вождю, не нарушала она своего установленного раз и навсегда места и звания прислуги, экономки ли при нем. Вся охрана, обслуга, боявшаяся Сталина, не лебезила перед ней, так, самую малость, — все знали, Валечка не станет губить своих. А бывало, что и бесстрашно заступалась. За это ее обожали все, кроме Власика, вот уж был хам, сквернослов, наглый мужлан в генеральских погонах.

Исправно хлебая уху рядом с генералиссимусом и время от времени бросая на седого, сутулого старика косые, но скрытно преданные взгляды, Валечка и тут лишь достойно выражала ему свою нежность и преданность. Женщина. Женщина в лучшей своей поре. Женщина, что досталась ему под занавес, но заменила одна всех: жену, мать, любовницу, служанку, — приспособилась к его страшному нраву и, возможно, изменила в чем-то этот характер, с годами ставший не добрее, но капризнее и гневливее. Только с ней он был-бы- вал снисходительно открыт, ей доверялся, обычно закрытый и недоступный до предела. В ней совместился как бы его единственный друг и советчик, с ней он как бы проверял свои думы и опасения. Ей можно было сказать многое: не раз убеждался, что дальше Валечки не узнает никто.

И спустя уже пятнадцать лет после их встречи отличалась она завидно цветущим здоровьем, простой рассудительностью, абсолютной незлобивостью и постоянной самоотверженной готовностью словно бы закрыть и защитить, хотя бы своим полным, мягким телом. Сталин редко испытывал к кому-либо чувство благодарности — душа давным-давно очерствела, — но, бывало, одаренный ее неиссякаемой добротой, теплотой и энергией, он думал, что судьба все-таки снисходительна к нему, послав эту девушку. Теперь уже молодую женщину. Как-то утром, когда она, одевшись, повязывала косынку перед зеркалом — надо были идти на кухню, — он заметил в ее темных ореховых волосах блеснувшие сединки. И они кольнули Сталина… Неужели и Валечка, вечно юная, розовая, сдобная, улыбчивая, подвержена тому же злому закону старения?