Зловещая изукрашенная книга лежала посреди стола. Мы молча столпились вокруг. Двадцать лет назад царевич Василий Роский прибыл в Кралию, а три недели спустя под покровом ночи бежал обратно в Росию вместе с королевой Ханной. Пытаясь ускользнуть от погони, они подъехали слишком близко к Чаще. Так рассказывали. Но что, если их поймали задолго до того? Может, какой-нибудь бедолага писец или переплетчик забрел на опушку Чащи и под ее кронами истолок палые листья, сделал бумагу, намешал чернила из воды и дубовых орешков и, вписав порчу в каждое слово, создал ловушку, которую возможно пронести незаметно в замок самого короля.

— А мы можем ее сжечь прямо здесь? — спросила я.

— Что?! — запротестовал Балло, дернувшись словно марионетка на ниточках. Думается, жечь книги у него просто рука не поднималась; по мне, так оно, конечно, весьма похвально — да только не в этом случае.

— Балло, — промолвила Алоша, и, судя по выражению ее лица, она чувствовала то же, что и я.

— Я попробую применить очищение, чтобы книгу можно было безопасно подвергнуть осмотру, — настаивал Балло. — Если ничего не получится, тогда мы, безусловно, рассмотрим более варварские методы…

— Незачем такое хранить, не важно, подлежит она очищению или нет, — сурово отрезала Алоша. — Надо отнести книгу в кузню. Я зажгу белое пламя, и мы все вместе проследим, чтобы она обратилась в пепел.

— Мы в любом случае не можем сжечь эту книгу прямо сейчас, — возразил Балло. — Это же важное доказательство в деле королевы. Необходимо поставить в известность короля.

Доказательство порчи, с запозданием осознала я. Если королева касалась этой книги, если эта книга заманила ее в Чащу, значит, королева была затронута порчей еще до того, как вступила под сень ветвей. Если представить эту улику на суд… Я в ужасе уставилась на Алошу и Балло. Они пришли сюда не помогать мне. Они пришли помешать мне найти хоть что-нибудь полезное.

Алоша вздохнула:

— Ты упорно пытаешься видеть во мне врага, но это не так.

— Ты хочешь предать их казни! — воскликнула я. — И королеву, и Касю.

— Я хочу уберечь королевство от опасности, — возразила Алоша. — И ты, и Марек… все, что вас заботит, — это ваши собственные горести. Вы слишком юны, и силы вам отпущено не по возрасту, вот в чем беда. Вы слишком держитесь за людей. Вот проживете век-другой — наберетесь здравого смысла.

Я уже открыла было рот, чтобы опровергнуть Алошины обвинения, но вдруг разом умолкла и в ужасе уставилась на нее. Ужасно глупо с моей стороны, но мне до сих пор не приходило в голову, что и я буду жить как Саркан, как она — сто лет, а то и двести… Когда ведьмы вообще умирают? Я не состарюсь; я буду продолжать жить, не меняясь, все такая же, как всегда, а вокруг меня все увянут и умрут, точно нижние стебли какой-нибудь лозы, которая ползет себе все выше и выше, прочь от них.

— Не нужен мне никакой здравый смысл! — громко заявила я, пытаясь прошибить стену тишины. — Если здравый смысл в том, чтобы разучиться любить, его мне даром не надо! За что и стоит держаться, как не за людей? — Может, есть какой-нибудь способ отдать хотя бы часть этой жизни, лихорадочно думала я про себя; может, я смогу поделиться с родными или с Касей — если они согласятся… Да кому такое вообще надо — выпасть из мира, выйти за пределы самой жизни… цена слишком велика!

— Дорогое мое дитя, ты очень расстроена, — слабо отозвался Балло, жестом пытаясь меня успокоить. Я глядела на него, подмечая тонкую сеть морщинок в уголках его глаз: все свои дни он проводил в обществе пыльных книг и ничего и никого больше не любил — и он, и Алоша, для которой предать огню людей так же легко, как и книги. Я вспомнила Саркана в его башне: как он забирал девушек из долины и как холодно и отчужденно держался, когда появилась я, — словно разучился чувствовать и думать как обыкновенный человек.

— Весь народ — это тоже люди, — возразила Алоша. — Это куда больше людей, чем те несколько, кого любишь ты. А Чаща угрожает им всем.

— Я всю свою жизнь прожила в семи милях от Чащи, — парировала я. — Не надо мне объяснять, что она такое! Если бы я не хотела остановить Чащу, я бы забрала Касю и давно уже сбежала, вместо того чтобы позволять вам двигать ею как пешкой, как будто сама она вообще никакого значения не имеет!

Балло удивленно забулькал, но Алоша лишь нахмурилась.

— И все-таки ты настаиваешь на том, чтобы оставить порченого в живых — а уж кому и знать, как не тебе, что такое порча, — отозвалась она. — Чаща — это не просто безликий оплот зла: она ждет в засаде и ловит тех, кто по глупости забредет под деревья, а если кого-то оттуда вызволить — беды не оберешься. Мы не первый народ, столкнувшийся с ее мощью.

— Ты имеешь в виду народ башни, — медленно проговорила я, вспоминая о погребенном короле.

— Ты видела гробницу, да? — продолжала Алоша. — И магию, ее создавшую, — магию, которая сейчас для нас утрачена. Или такого предостережения для тебя недостаточно? Те люди не были слабы или плохо подготовлены. Но Чаща сокрушила их цитадель, волки и ходульники переловили их, деревья задушили долину. Двое-трое их чародеев послабее бежали на север, унеся с собою несколько книг и преданий. А остальные? — Алоша указала на книгу. — Они превратились в кошмары, в жутких тварей, которые пожирают собственных сородичей. Вот и все, что Чаща оставила от этого народа. В Чаще таится нечто худшее, нежели просто чудовища: то, что рождает чудовищ.

— И я об этом знаю всяко лучше тебя! — воскликнула я. У меня все еще чесались руки, а зловещая книга лежала передо мной на столе. Я поневоле вспоминала, как из лица Каси, а потом и Ежи, на меня смотрело нечто неодолимое, нечеловечески жуткое, и как под ветвями меня не оставляло ощущение, будто за мною охотятся.

— Да неужто? — отозвалась Алоша. — А скажи, если бы я приказала всем жителям долины сняться с насиженных мест, переселиться в другие части королевства и оставить долину Чаще, все бросить и спасаться самим, ты бы уехала? — Я глядела на Алошу во все глаза. — Кстати, а почему вы все до сих пор не бежали? — осведомилась она. — Почему вы продолжаете жить там, в тени Чащи? В Польнии есть области, злом не затронутые.

Я пыталась подобрать слова — и не знала, как тут ответить. Сама идея казалась совершенно немыслимой. Кася вынужденно думала об отъезде, я — нет. Я любила Дверник, и густые ласковые леса за околицей, и длинную, блестящую под солнцем Веретенку. Я любила чашу гор вокруг нас, эту защитную стену. В деревне царил мир, и в долине тоже. И дело не в том, что Дракон правит нами мягкой рукой. Там — дом.

— Дом, где какая-нибудь жуткая искаженная тварь выходит из леса в ночи и крадет ваших детей, — говорила Алоша. — Даже до того как Чаща окончательно пробудилась снова, долина была заражена порчей. В древних повестях с Желтых Топей говорится, будто бы по ту сторону горных перевалов видели ходульников еще до того, как мы перевалили через хребты и начали рубить деревья. Но люди все равно отыскали эту долину, и остались в ней, и попытались обжить ее.