Оливер слышал, как его голос становится все громче, и он до боли сжал кулаки, не замечая, как помимо своей воли энергично размахивает правой рукой, словно рубит воздух.

– Вы слышали письмо, которое леди Уэллборо зачитала на суде? Видели лица присяжных? Для них Гизела – героиня, романтический идеал. Вы выдвинули против нее обвинение, которое не в силах доказать, и это превращает вас в злодейку. Что бы я ни сказал, это уже не сможет защитить вас. Если я пойду в контратаку, будет еще хуже.

Графиня, стоявшая неподвижно, была бледна, но плечи ее уверенно распрямились. Когда она заговорила, голос ее звучал глуховато и слегка дрожал:

– Вы слишком легко сдаетесь. Мы даже еще не начинали. Никто не будет принимать мало-мальски разумных решений, не выслушав обе стороны. И какими бы чувствительными ни были присяжные, они обязаны дождаться и выслушать нас тоже. Не для того ли существуют законы, чтобы в любом судебном деле выслушать доводы обеих сторон?

– У вас не судебное дело! – раскричался Рэтбоун, теряя контроль над собой. Это было недостойной выходкой и ничего не дало – он не должен был терять голову. – У вас нет судебного дела, – повторил он уже более спокойным тоном. – Лучший выход для нас – это представить доказательства того, что Фридрих был кем-то убит, но мы не можем утверждать, что это сделала Гизела! Вам придется, рано или поздно, отозвать свое обвинение и принести извинения, или же вы понесете наказание по закону, и оно может быть суровым. Пострадает ваша репутация…

– Репутация! – Фон Рюстов отрывисто засмеялась. – Разве я ее уже не потеряла, сэр Оливер? Все, чем я сейчас владею, – это совсем небольшая сумма денег, завещанных мне моей семьей. Если принцесса захочет отнять их у меня – что ж, милости просим. Но ей не отнять моей чести, ума и убеждений.

Ее защитник, открывший было рот, чтобы возразить, вдруг понял очевидную бесполезность этого. Фон Рюстов не будет слушать его. Возможно, она никогда не слушала, что он ей говорил.

– В таком случае… – попытался было он подобрать еще какой-нибудь аргумент, но тут же снова понял, что и это бесполезно.

– Да? – спросила графиня.

Оливер хотел было посоветовать ей держаться поскромнее, но решил, что и этот его совет будет отвергнут. Держаться скромно – это совсем не в характере фон Рюстов.

Первым свидетелем после перерыва должен был выступить Флорент Барберини. Рэтбоун с любопытством ждал его появления. Это был действительно удивительно красивый мужчина, однако обладающий скорее латиноамериканской красотой. Оливер даже показалось, что в нем есть что-то от героев мелодрам, и он сразу почувствовал к нему антипатию.

– Мистер Барберини, были ли вы в поместье лорда Уэллборо в то время, когда умер принц Фридрих? – начал допрос Харвестер; он предпочел английскую форму обращения, а не немецкую или итальянскую.

– Да, я был там, – ответил Флорент.

– После этого вы какое-то время оставались в Англии?

– Нет, я вернулся в Венецию, чтобы присутствовать на поминальной молитве. В Англию я приехал лишь полгода спустя.

– Вы были преданы принцу Фридриху?

– Я венецианец. Венеция – мой дом, – поправил адвоката свидетель.

Эшли воспринял это с привычной невозмутимостью.

– Но потом вы все же вернулись в Англию?

– Да.

– Зачем же? Ведь ваш дом – Венеция?

– Потому что узнал, что графиня фон Рюстов обвинила принцессу Гизелу в убийстве. Я хотел удостовериться, правда ли это, и если правда, то собирался убедить графиню немедленно отозвать свое обвинение.

– Понимаю. – Харвестер заложил руки за спину. – Когда вы приехали в Лондон, что вы здесь узнали?

Флорент опустил глаза и нахмурился. Он, очевидно, ожидал такого вопроса, и тем не менее тот был ему неприятен.

– Я узнал, что графиня фон Рюстов совершенно открыто выдвинула обвинение, о котором я уже слышал.

– Вы услышали это один раз? – Эшли сделал несколько шагов к свидетелю, словно хотел взглянуть на него получше и как бы с другой стороны. – Или несколько? Вы слышали собственными ушами, как графиня это говорила, или вам об этом рассказывали?

– Я сам слышал, как она это сказала, – признался Флорент и поднял на адвоката широко открытые темные глаза. – Но никто не верил в это.

– Откуда вам это известно, мистер Барберини? – Харвестер удивленно вскинул брови.

– Так утверждали все, с кем мне довелось разговаривать.

– И вы уверены в том, что они говорили правду? – В голосе адвоката звучало недоверие, однако он был предельно вежлив. – Вам могли сказать это в общественном месте, где обычно воспитанные люди весьма сдержанны. Но вы не знаете, что они говорят дома. Полагаете, их не одолевают сомнения?

– Я могу сказать только то, что слышал сам, – ответил свидетель.

Рэтбоун встал.

– Да, да, – вмешался судья, прежде чем Оливер успел заявить протест. – Мистер Харвестер, это риторические вопросы, а суд – не то место, где их задают. Вы противоречите самому себе и прекрасно это понимаете. Мистер Барберини не может знать, что думают другие. Он знает только то, что слышал лично, а также то, что все, с кем он общался, не верят в справедливость этого обвинения. Если вы хотите, чтобы мы поверили, что про себя кто-то думает иначе, тогда скажите нам это.

– Ваша честь, именно это я и собирался сделать. – Адвокат Гизелы ничуть не смутился. Оливер тоже не смущался бы, будь он на его месте. На руках у его коллеги имелись все козыри, и он знал это.

Харвестер между тем с улыбкой обратился к Флоренту:

– Мистер Барберини, насколько могут повредить принцессе Гизеле эти слухи? О нервном потрясении мы сейчас говорить не будем.

Свидетель помедлил с ответом, и адвокату пришлось поторопить его:

– Мистер Барберини?

Флорент поднял голову.

– Когда я вернулся в Венецию, там уже об этом говорили… – Он умолк, не закончив фразу.

– В Венеции тоже никто не поверил в справедливость этих слухов, мистер Барберини? – мягко спросил адвокат.

Свидетель снова заколебался. Судья повернулся в его сторону.

– Вы должны отвечать на вопросы, сэр, и говорить все, что знаете. Но не следует – да, да, не следует! – делать какие-либо предположения.

– Нет, – ответил Флорент так тихо, что присяжные, чтобы расслышать, вытянули шеи и напрягли слух. На галерке воцарилась тишина.

– Простите, что вы сказали? – переспросил Харвестер.

– Нет, – повторил Барберини. – В Венеции были такие, кто мог поверить в это обвинение или же сомневался, но их было немного, человека два или три. В каждом городе кто-то верит, кто-то сомневается. Принцесса жила в Венеции много лет. Разумеется, у нее, как у первой леди, были друзья, но были и враги. Я не думаю, чтобы кто-то искренне верил слухам, но все так или иначе повторяли их и этим вредили ей.