– Вы признаете, что удар ножом был сделал умышленно?

– Нет, это была честная дуэль, и я не рассчитывал на то, как она кончилась. Он спустился в подвал в состоянии крайнего отчаяния и бросил мне перчатку, потом слуги оставили на полу две шпаги и два кинжала. Он принялся раздеваться, обнажив торс – он исхудал и осунулся, его руки были слабы. Следом он велел раздеться мне.

– Мы вас нашли в сорочке, – вставил Бриедис.

– В подвале холодно, я сыскал ее на полу и надел.

– А по подвалу вы передвигались в маске? Мы нашли вас в этой чумной маске.

– Да! – Рот пленника задрожал. – Если бы я мог снять с рук оковы, я бы и сейчас ее надел. Это мое второе лицо… Но вам не понять, не понять человека, у которого будто снят слой кожи…

– Хорошо, я вас понял. Говорите дальше.

– Он сказал: пусть поединок решает, кто из нас прав. Я не помню, как вышло, что нож, который я сжимал этими обрубками пальцев, – Тобин расправил короткопалую ладонь, дернув правым ремнем, – вошел в его плоть.

Он несколько минут пролежал на моих руках и раскаянно плакал, я видел его слезы и молил жить. Ехать в город, вылечиться наконец. Ведь он пользовался услугами докторов, которые смогли поддерживать его болезнь в состоянии ремиссии. Я же гнил в подвале без медицинской помощи, в сырости. Меня кормили сухарями и объедками, часто забывали дать воды, и я умирал от жажды. Это был ваш отец, Гриша. Он обошелся со мной так потому, что я не смог сделать невозможного, не уберег его от проказы.

– Почему Марк не воспользовался помощью своего личного врача, когда получил удар ножом?

– С некоторых пор он не пользовался услугами врачей. Насколько мне стало известно, у них был только приходящий врач, его держали для Эв. Он делал ей кровопускания, а Марк измазывал себя ее кровью. Сначала он использовал бычью кровь, купался в ней, как Эльжбета Батори, потом перешел на то, что принуждал слуг… им делали кровопускание. А в конце концов прицепился к моей Эв. Глупо, но он верил, что это его вылечит. Он нарочно спускался рассказать мне, как мучает ее там, наверху.

– Когда объявился Марк?

– Лет десять назад.

– Вы его приняли?

– Что мне оставалось делать?

И скривившись, будто от боли, добавил:

– Все было не так… Я принял его, потому что тоже был болен, и мне уже не оставалось ничего в этой жизни. Ева умерла! Видимо, я был заражен тогда еще, когда все это открылось, но я не замечал… Пять лет его наблюдал мой врач, сыворотки помогли держать болезнь в узде. Почувствовав себя сильным, он обрушил на меня ярость обманутого и преданного друга. И запер в подвале. Я думал, что он вскоре остынет, что это с ним ненадолго, но время шло, день за днем, месяц за месяцем… прошел год, два… пять лет. Он спускался ко мне, но на мольбы выпустить оставался глух до дня дуэли.

– Последний вопрос, мистер Тобин. – В ту минуту Бриедис готов был признать свое поражение и больше не питал иллюзий остаться в Риге. – Почему вы держали Еву на привязи в темной комнате?

– Когда обнаружилось, что у меня проказа, я понял, что, скорее всего, она была и у матери, и у дочери. Мать умерла, сгорела быстро, у нее были частыми лихорадки. Еву пришлось держать в изоляции… Я всего лишь выполнял указания врачей. Скольких мы ни нанимали, все они как один говорили: меньше солнца, меньше движений, строгость в питании. И можно протянуть долго. И мой конец наступит не скоро, если вы послушаете меня и снимите с меня эти ремни. Дайте дожить свой век в покое.

– Что за врачи были с вами? – не обратив внимания на новые просьбы пленника о свободе, спросил Бриедис, оставаясь до последнего строгим Томасом де Торквемадой.

– Разные… – промычал он, делая вид, что силится вспомнить. – Пять лет в подвале истерли подробности… я не вспомню их имен.

– Этьен Люсьени, например, – подсказал Бриедис. – Он сейчас задержан и говорит, что служил человеку, носившему маску Ворона и называвшего себя Исидором Тобином.

– Я уже сказал, что всегда был в маске, и при слугах, и при дочери. Это мое второе лицо! Как мне было показываться людям в таком виде? Данилов отнял ее у меня и носил сам. Этьена Люсьени нанимал уже не я. Но имя это Марк часто называл мне.

– Что ж, мы обдумаем все вами сказанное и вернемся сообщить свое решение.

Бриедис вывел почти бездыханного Данилова из палаты, довел до рекреации и усадил на деревянный диван, по пути попросив санитара принести воды.

– Что ж, – Арсений сел рядом, – придется мне убраться к чертям в Казань. Я проиграл.

– Арсений Эдгарович, я… вы… – заплетаясь, начал Данилов.

– Он был просто на высоте! И что самое главное – величайшую игру он явил именно при вас, Гриша. Он очень старался вас поразить. И это получилось.

– Неужели вы и теперь видите в этом игру?

– Не вижу… Но она есть. Он играет. «… Я всего лишь выполнял указания врача», «меня кормили сухарями и объедками, часто забывали дать воды, и я умирал от жажды», – передразнивая страдальческие корчи больного, принялся плеваться Бриедис.

– Ах, Арсений, зачем вы сказали отцу, что уедете, если не удастся заставить Тобина сознаться? – с отчаянием вздохнул Данилов.

– Я не сдамся! У меня есть два дня. Что еще можно сделать? Что? – Опустив локти на колени, Бриедис сцепил пальцы так, что они стали белыми.

Данилов долго молчал, глядя в одну точку.

– Единственно, что я вам предложу – этого мы еще ведь не сделали, а должны были, – вернуться в подземелье и обшарить лабиринты. Там есть вторая дверь. Что, если пленник выходил и возвращался? Он оставил все же какие-то следы!

Бриедис расцвел:

– Данилов, вы гений! Нет… – он щелкнул пальцами, – как там Соня Дашу называет? Вун-дер-кинд! Сейчас только полдень, поезд отходит в четверть пятого вечера.

– Выучили расписание поездов? – улыбнулся Гриша.

– Нет, конечно! Зачем мне этим забивать «чердак»? Мы ездили в Синие сосны в прошлую пятницу. А сегодня как раз пятница. Но сначала надо зайти в лавку, к Каплану.

– Неужели вы Сонечку с собой возьмете?

– К Каплану дело имеется. У вас в Синих соснах большая библиотека. Наверняка вы пожелаете, чтобы ее оценили. Книг там – немерено. Ему будет чем заняться.

Данилов в удивлении воззрился на него.

– Но Сосны не принадлежат мне… – а потом замер. – Я, кажется, понимаю, что вы хотите сделать.

– Взять Соню с собой, но чтобы ее путешествие не выглядело как побег или непослушание. Каплан после того случая, когда мы, застряв с проявкой фотокарточек, вернулись в час ночи, очень со мною холоден. Так что придется его тоже взять. И вы ему предложите оценить «свою» библиотеку. Поспешим!

Соня сидела за большим деревянным столом кухни Синих сосен перед раскрытой тетрадью в желтой обложке. Постыдный рассказ о самоубийстве учителя она прежде стерла ластиком, но посчитала недостаточной такую расправу и вырвала страницу, предав ее пламени свечи. Перед нею был чистый лист и множество смятых, горло душили невысказанные слова, в голове звучащие так явственно, но переползающие на бумагу отчего-то жалкие и ничтожные.