Лида если и умирала, то странно: в одиночестве, в запущенной квартире. Может, потому что не было денег на лечение, а может, драматизировала и пыталась надавить на жалость — так это виделось сразу.

Действительность оказалась гораздо суровее: ей поставили диагноз, и в силу того, что лечиться ей было не за что, она не нашла ничего лучшего, как опуститься и умирать.

Я испытывал к ней жалость. Годы не смогли вытравить из меня порыва бежать за Лидой вслед, как только она щёлкнула пальцами. Но в этот раз она и не щёлкала, и ничего не просила, что в её состоянии было не удивительно.

Я забрал её в лучшую клинику.

— Вначале обследование и анализы, потом всё остальное, уже исходя из существующей картины, — заявил врач.

— Но у неё же есть обследования и диагноз, — попытался я возразить. Мне хотелось, чтобы Лиде как можно скорее оказали медицинскую помощь.

— Полугодовалой давности? — хмыкнул эскулап. — Не смешите меня. Это сейчас бумажки на заборе, а не документы. А у нас не шарашкина контора, чтобы заниматься фикцией. Не переживайте: всё будет, как надо. Главное сейчас — спокойствие, режим, выдержка.

Как раз выдержки Лиде и не хватило. Она истерила. Боялась. Хватала меня за руку. Падала в обмороки. Натуральные, а не искусственные, как я снова подумал сразу.

— Побудьте с ней. У вас вип-палата. Ничто не мешает дать ей адаптироваться. Не все пациенты легко переносят больницы. Ваша жена слишком впечатлительная.

Она мне не жена, но возражать и спорить как-то мелко. У Лиды — моя фамилия. Удивительно. За столько лет она так и не удосужилась её сменить? Хотя на самом деле, мне неинтересно.

Меня не напрягают эти мелочи, лишние хлопоты. Лида — это Лида. Столько лет прошло, а у меня, как у собаки Павлова, рефлекс. Автоматические действия: решать, заботиться, быть ей опорой. Ну, и рядом сын. Ради него я могу и не на такое подписаться. А уж вытянуть бывшую из задницы — запросто.

За всеми этим заботами я не забываю о том, что оставил в доме Кудрявцева. Как всё не вовремя наложилось одно на другое. Но это закон подлости — так часто бывает.

После звонка Иве у меня подозрительно умолкает телефон. Но я обращаю на это внимание только под ночь. Отключён. Видимо, я сам, случайно — слишком уж я часто сжимаю его в руке.

Чёрт. У меня тьма пропущенных звонков. Но я выцепляю взглядом лишь один — от брата.

— Женя? — он берёт трубку, несмотря на позднее время.

И как обухом по голове — новости.

— Где ты пропал, Андрей? — хороший вопрос.

Я пропустил всё и не ведал. Не знал, что двое моих охранников попали в больницу. Один — в реанимацию, в тяжёлом состоянии. Что пришлось пережить Иве, пока я отсутствовал.

Не знаю, как я дожил до утра. Но и туда я тоже опоздал. В клинике, по адресу, который дал мне брат, Ивы уже нет.

— Выписалась, — улыбается мне хорошенькая медсестра. — Её забрали родные.

На какой-то миг я чувствую себя беспомощным, растерянным, подавленным. Что с ней? Где она, моя Ива, мой светлый ангел, которому я не сказал так много нужных и важных слов. Боялся поспешить и опоздал.

Родные? Кто они? Что я пропустил? Воспалённое сознание и усталый мозг не могут подсказать правильный ответ.

Соображаю, куда могу позвонить. Натыкаюсь на пропущенный звонок от Самохина. Отозвался всё же. Не колеблясь, звоню.

— Здравствуйте, Андрей Ильич, — я разбудил его — это очевидно. У Самохина сонный и невнятный голос, но отвечает он почти сразу.

Дмитрий Давыдович вежливо и обстоятельно отвечает на мои резкие вопросы. Где Ива? В клинике. Забрали родственники? Репины, вероятно.

Я постепенно начинаю складывать два плюс два. Ну, конечно. Репин. Кто ещё, как не он? И да, родственник. Как я сразу не догадался.

Этот день я запомню надолго. Как тщетно колесил город и пытался встретиться с Репиным-старшим. Как везде натыкался на глухую стену: мне нигде не были рады, со мной никто не желал разговаривать.

Ива исчезла. Растворилась среди миллионов людей. И найти её даже с моими связями оказалось невозможно. Против больших связей существуют ещё мощнее и влиятельнее. С Репиными мне было не тягаться, как оказалось.

Оживший кошмар, когда ты бессилен что-либо сделать.

Я ездил в посёлок.

— Ты сейчас за главного, — приказал я Жене. — Если удастся что-то узнать или услышать, звони в любое время дня и ночи.

Он хмуро кивнул. Они с Ираидой словно осиротели. И дом больше не казался уютным и тёплым. Скорее — большим и пустым.

А потом навалилось всё сразу: позвонила мать — заболела Катя; позвонили из клиники — Лида в тяжёлом состоянии, нуждалась в моей поддержке и помощи. Илья, бледный и напуганный, не отходил ни на шаг, как только я приехал, чтобы помочь матери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не бросай меня! Я с тобой! — вцепился он в меня, и я не смог оттолкнуть его. Мы и так слишком много дров наломали.

Я впервые чувствовал себя так, словно с меня содрали кожу. Я горел. Не находил себе места. Кажется, заразился от Катюшки, но не в этом было дело. Я не мог жить без Ивы. Это походило на ломку, на выкручивание рук, на костёр, что сжигал меня заживо.

На третий день мне удалось вырваться, чтобы встретиться с Самохиным.

— Я не знаю, к кому мне ещё обратиться. Но уверен: однажды вы с ней пересечётесь, столкнётесь, или она позвонит. Если вдруг такое случится, исполните, пожалуйста, мою просьбу.

— Смотря что вы попросите, Андрей Ильич, — Самохин осторожен, и мне до боли хочется напомнить, как он приходил ко мне со странной просьбой, и я не отказал. Но сейчас я не в том положении, чтобы спорить.

— Передайте ей это, — протягиваю я вдвое сложенный листок, вырванный из блокнота. — Хоть саму записку, хоть на словах. Лишь бы Ива знала, что это от меня. Но, думаю, она поймёт.

Самохин подслеповато щурится, крутит листок в руках, словно он ему мешает.

— Можно? — спрашивает он.

Можно, всё равно он прочтёт, если вдруг сможет хотя бы поговорить с Ивой. Там немного — всего четыре слова. Четыре коротких слова. То, о чём она просила меня, а я не смог, побоялся согласиться, сделать для неё что угодно, лишь бы она улыбалась мне. Дышала. Касалась моей ладони лица. Гладила мои непокорные волосы, целовала, поднимаясь на цыпочки. Я бы отдал сейчас всё, чтобы почувствовать её тонкие руки у себя на талии или груди.