– То есть для всех больных, независимо от их состояния, нужно сделать три попытки? Исключений нет?

Да, видимо, исключений не было.

Услышав это, я пришла в ужас. Не могут же врачи считать, что какое-то правило обязательно применимо ко всем пациентам, – нет таких глупых врачей. Ни одна опытная медсестра не стала бы трижды пытаться провести мучительную процедуру умирающему пациенту, не обсудив с врачом, как лучше действовать или не действовать. Откуда взялось это правило? Кэрол не знала. Может быть, оно исходило от администрации больницы или даже от каких-то правительственных бюрократов, не обученных ни медицине, ни сестринскому делу. Из реплик медсестры в разговоре с Кэрол можно было сделать вывод, что это правило нужно для исключения обвинений в отсутствии кормления – то есть в том, что пациенты, не способные глотать, голодают. Значит, снова проклятие «перестраховочной медицины», которая разрушает нормальную.

Кэрол забрала Джона домой. Это было очень трудное решение: ясно было, что дома ему не смогут ввести ни пищу, ни питье, а в больнице он получал бы искусственное кормление. Но он все равно умирал и еще раньше говорил, что не хочет умереть в больнице. Они обсуждали это в течение тех двух лет, которые были даны им, чтобы все обдумать. Но она все еще колебалась. Решение забрать его домой удалось принять только с помощью сына и дочерей Джона и при их постоянной поддержке.

Как показывают исследования, более половины всех неизлечимо больных пациентов выражают желание умереть дома. Поэтому была создана комплексная схема домашнего ухода за такими больными. Исходную пробную схему разработали ливерпульские больницы, чтобы облегчить быструю выписку пациентов из клиник и организовать уход на дому усилиями различных профессионалов: ведь семьи, заботящиеся об умирающих, нуждаются в помощи. Пилотная схема оказалась настолько успешной, что ее приняли на вооружение все филиалы Национальной службы здравоохранения.

Кэрол подписала все необходимые бумаги (которых было немало) и отвезла Джона домой. Больница отрядила им на помощь команду врачей, патронажных медсестер и сиделок. Но в обществе всегда найдутся люди, которые истолкуют все наихудшим образом, и кто-то сказал Кэрол: «Ты везешь его домой, чтобы уморить голодом?»

Кэрол была потрясена этим злым и глупым замечанием, но взяла себя в руки и ответила: «Нет, я забираю его домой, чтобы он умирал по возможности безболезненно».

Джон был выписан из больницы 5 октября 2006 года под присмотр своей семьи, макмиллановских медсестер и местного терапевта. Когда его доставили домой, врач спросил у медсестер, что́ они рекомендуют. Затем повернулся к Кэрол и заметил: «Они знают об этом гораздо больше, чем я». Джон не мог глотать, и поэтому ему давали лекарства для подавления избыточного выделения слюны, чтобы он не задохнулся. Медсестры показали Кэрол, как увлажнять рот и горло с помощью глицериновых тампонов и как справляться с другими проблемами паллиативного ухода.

Кэрол спала рядом с ним каждую ночь – в жизни двух людей не бывает большей близости. «Я лежала рядом с ним и держала его за руку. Он был так расслаблен, и я засыпала, зная, что он счастлив».

В ночь на 15 октября Джон Льюис умер.

– Я проснулась в час ночи и сразу поняла: что-то произошло. Мотор остановился. Джон выглядел точно так же, но был уже не здесь. Тело было теплым, на лице спокойствие. Я думаю, что он просто тихо-тихо ушел, пока я спала, будто не хотел меня беспокоить. Это был прекрасный момент. Это была прекрасная смерть…

И потом, после долгого молчания:

– Мы с Джоном прожили вместе двенадцать очень счастливых лет. И в каком-то смысле последние два были самыми лучшими. Теперь я и вправду могу сказать, что все позади.

Двадцать пять лет мы жили по соседству с Лией, и это было очень радостное соседство. Я всегда думала, что она старше меня лет на десять. Но однажды Лия сломала ногу, а я поехала навестить ее в больницу. Тогда-то и выяснилось, что Лия старше на тридцать лет. Ей было сто два года.

Лия была вдовой, жила одна в квартире и упала поздним вечером, часов в одиннадцать. Каким-то непостижимым образом она смогла доползти до телефона и вызвать скорую. Соседи Стив и Сэнди, у которых был запасной ключ, проснулись от шума, когда медики пытались попасть в дом. Стив зашел вместе с ними в квартиру, и они увидели, что Лия лежит на полу, вся в крови, и кровавый след тянется по ковру от того места, где она упала. Открытый перелом большеберцовой и малоберцовой костей, на три дюйма выше лодыжки. Из раны торчали обломки кости. Бедняга Стив, непривычный к таким зрелищам, чуть не упал в обморок, но как-то взял себя в руки и даже помог уложить Лию на носилки. В больнице врачи сопоставили отломки костей, наложили ей гипс от бедра до пальцев, однако никто не ожидал, что она протянет долго.

Но Лия выжила. Когда я впервые увидела ее в больнице, она почти не могла двигаться из-за тяжести гипса. Конечно ей было неудобно и неприятно, но не больно. Она лежала в углу палаты, у окна, на дворе был июнь, и она с сожалением вздохнула: «Надеюсь, это еще не конец. Жизнь так прекрасна, так интересна, так удивительна! Не хочу, чтобы все закончилось». Кажется, это был первый и последний раз в том году, когда она упомянула о возможной смерти.

Я подумала, что, если бы она не сумела добраться до телефона и вызвать скорую, она бы наверняка умерла той же ночью. Шок, кровопотеря – она бы просто потеряла сознание и потихоньку отошла бы в мир иной. Но что сейчас, какие еще страдания ожидают ее? Ради чего она тогда не позволила себе просто потерять сознание? Она прекрасно знала, сколько ей лет, – неужели она не была готова к смерти? Но инстинкты работают не так. Самосохранение – важнейший из наших инстинктов, и вот почему Лия все-таки сумела добраться до телефона и позвать на помощь.

Муж Лии, Алекс, был арт-директором на съемках множества известных фильмов с 1930 по 1975 год. Он работал в разных странах с Дэвидом Лином, Александром Корда, Романом Полански и Альфредом Хичкоком. Лия часто сопровождала его на съемки и видела там многих великих людей из мира кино.

По ее словам, главной головной болью для нее был внешний вид Алекса. Его совершенно не заботили ни опрятность, ни светские приличия, а если он и любил какую-нибудь одежду, то ношеную и удобную. «Однажды я связала ему джемпер. Ну что, он сразу перестал носить пиджаки, требовал только джемперов. Я их не один десяток связала. Первые несколько дней они смотрелись сносно, но – не знаю уж, что он с ними делал, – через две недели они теряли всякое подобие приличного вида. Бесформенные, пуговицы выдраны, на локтях дыры. Как он ухитрялся? Но хуже всего был уголь для рисования. Если нужно размазать какие-то линии или сделать переход между разными оттенками, нормальный человек возьмет тряпочку, но Алекс! Он использовал только низ своего джемпера. Понятно, почему на его одежду страшно было смотреть!»

Однажды их пригласили на встречу с новым режиссером. «Нам сказали, что это просто неформальная вечеринка, и Алекс ехал туда прямиком после работы. А я приехала первой, из дома. И там оказался вообще самый торжественный прием, какой только бывает в мире кино! Все одеты изысканно, по последней моде, все стараются друг друга перещеголять, как это водится у киношников. Все было очень красиво, но тут явился Алекс, и я чуть сквозь землю не провалилась. Он превзошел самого себя. С одной стороны джемпер свисал до колен, с другой был задран до талии и вымазан углем. На брюках зияла дыра – ума не приложу, как он умудрился их порвать, утром ничего такого не было. Но он, по-моему, вообще не понимал, каким чучелом он выглядит среди нарядных гостей. Пошел к ним, не смущаясь ни капли, всех приветствовал, такой милый и дружелюбный. Его все любили. Как было его не любить?»