скотиниными… «Весь мир – театр, и люди в нем актеры!» – радостно воскликнул Михайлов, когда сам Петр Наумович Фоменко (!) пригласил его написать для комедии Шекспира «Как вам это понравится» сколько угодно вокальных сцен и номеров. А потом многое мы увидели в театре Фоменко и в других московских театрах. Не говоря уже о Бумбараше и других киногероях, которые с михайловскими песнями вошли буквально в каждый дом. А некоторые его песни, в частности «Губы окаянные», исполнялись по радио как народные, так что автор ее с полным правом отвечал потом на телефонные звонки: «Русский народ слушает».

В 1973 году, когда почти все академики «единодушно осудили» А. Д. Сахарова и ребята в школе, где Карякин вел уроки по Пушкину, спрашивали об этом, Юра задумался: ну хорошо, мы люди тертые, мы понимаем, как все это делается, ну а подростки, которые знали, что в оны дни люди отказывались от звания академика, когда им предлагали соучаствовать в некрасивом деле?..

И захотелось ему с ребятами убежать на время к «веселому имени» – Пушкин. Сделать для них что-то хорошее, а что может быть лучше пушкинского Лицея? Рассказать о друзьях Пушкина, не забывших его в изгнании. Рассказать им, как в сентябре 1825 года Александр Горчаков («Князь», «Франт», первый ученик, самый «политичный», самый «официальный» из лицеистов), секретарь русского посольства в Лондоне, будущий канцлер России, встречается с опальным поэтом в селе Лямоново. А 15 декабря того же 1825-го, рано утром, приезжает к Ивану Пущину, привозит ему заграничный паспорт и уговаривает бежать. Пущин наотрез отказывается, решив разделить судьбу друзей. И разделил, проведя в тюрьме и на каторге тридцать один год. Карякин часто вспоминал еще, как даже Павел Мясоедов («Мясожоров»), самый незаметный, скромный из лицеистов, не побоялся написать Пущину на каторгу письмо со словами участия, чем несказанно тронул Ивана Ивановича. Так родилась у Карякина идея сделать телепередачу для школьников с внутренним эпиграфом о достоинстве, о непредательстве.

Предложил Олегу Ефремову. Уговаривать его долго не пришлось: идея юношеской дружбы, братства, непредательства – ему, прирожденному лидеру, кумиру молодежи и не только молодежи, была близка. Согласился и Валера Золотухин (с ним Юра сдружился на Таганке). Началась работа. Юре хотелось, чтобы передача шла под песню Булата Окуджавы «Союз друзей» («Поднявший меч на наш союз…»). Не разрешили. Тогда он встретился с Юлием Кимом, прочел ему композицию.

Юлику была очень близка тема дружбы, непредательства. У него самого ближайший друг Илья Габай, очень хороший поэт, в эти дни находился в тяжелой депрессии, и Юлик не знал, как ему помочь.

Габай тоже участвовал в правозащитном движении. В 1969 году его арестовали, переправили в Ташкент, сначала посадили в тюрьму, а потом отправили на три года в лагерь общего режима в Кемеровскую область. В марте 1972-го его привезли в Москву в качестве свидетеля по уголовному делу против издателей и распространителей «Хроники текущих событий». Якир и Красин дали против него показания. В мае он вышел на свободу, потому что срок его кончился. Но работы не было, везде отказывали. Его продолжали тягать на Лубянку.

Читая Юрин «Лицей, который не кончается…», Юлик был потрясен словами лицеиста Федора Матюшкина («Матюшко») в письме к Яковлеву, который сообщил ему о смерти поэта: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты мог допустить это? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев, как мог ты это допустить…»

Юлик думал о своем друге-поэте. Родились первые строчки:

И спасти захочешь друга,

Да не выдумаешь – как…

В конце концов он написал прекрасное стихотворение, которое назвал «19 октября», а его друг, композитор Дашкевич, сочинил музыку. Юлик даже успел прочитать Илье эти стихи. Но 20 октября 1973 года он совершил самоубийство (выбросился с балкона одиннадцатого этажа).

А песня Кима – Дашкевича живет долгую прекрасную жизнь как гимн пушкинского Лицея.

…Все бы жить, как в оны дни,

Все бы жить – легко и смело,

Не высчитывать предела

Для бесстрашья и любви.

И, подобно лицеистам,

Собираться у огня

В октябре багрянолистом

Девятнадцатого дня.

Как мечталось в оны дни:

Все объяты новым знаньем.

Все готовы к испытаньям —

Да и будут ли они?

Что ж загадывать? Нет нужды:

Может, будут, может, нет,

Но когда-то с нашей дружбы

Главный спросится ответ.

И судьба свое возьмет,

По-ямщицки лихо свистнет,

Все по-своему расчислит,

Не узнаешь наперед.

Грянет бешеная вьюга,

Захохочет серый мрак,

И спасти захочешь друга,

Да не выдумаешь – как…

«Да, стихи эти были душевным приветом позднему Пушкину, попыткой сочинить нечто похожее на то, что сочинил бы он сам, доживи он до своего „автопортрета в старости“, который ты так любишь дарить хорошим людям, мне в том числе»[54], – написал Юлик своему другу Юре в день его 75-летия.

Эту песню тоже не разрешили. Но она исполнялась автором часто, а у московских «лицеистов» знаменитой школы № 734 имени Тубельского, где в свое время бывали Н. Эйдельман, В. Непомнящий, Ю. Карякин, Ю. Ким, Р. Клейнер, где и в наши дни проводятся ежегодные праздники и балы 19 октября, песней-гимном Юлия Кима открываются торжества.

Следующей творческой встречей нашей с Кимом стала постановка спектакля-мюзикла «Клоп», по Маяковскому, на музыку Дашкевича со стихами-песенками Кима в Школе имени Гнесиных, кажется, в 1980 году. Сначала вроде все шло хорошо. Мы с Юрой бывали на репетициях, студенты работали на таком энтузиазме, что нельзя было остаться равнодушным. Юлий пригласил нас на премьеру. И вдруг все застопорилось. Директор школы забеспокоился, почуяв, что приемной комиссии из Министерства культуры и горкома партии спектакль не понравился.

Устроили обсуждение с привлечением «деятелей культуры». Среди них оказался Карякин, который, впрочем, был уже известен в театральных кругах: работал с Юрием Завадским (спектакль «Петербургские сновидения» по роману Достоевского «Преступление и наказание»), с Игорем Владимировым в Ленинграде. К этому времени на Таганке Любимов поставил спектакль «Преступление и наказание» (инсценировка Карякина), а Валерий Фокин в театре «Современник» сделал прекрасную работу с Константином Райкиным по «Запискам из подполья» Достоевского (еще одна Юрина инсценировка).

Впрочем, подмога карякинская обернулась скандалом. Вот как сам Юлик рассказал об этом: «…когда гнесинский директор начал что-то бубнить уничижительное – эх как ты его размазал