за эти подвиги пришлось платить. На квартире Якира, где Юлик жил уже зятем, начались обыски, стали и его приглашать на Лубянку. Вскоре Кима уволили из физматшколы при МГУ, где поэт и бард с упоением преподавал историю и русскую литературу будущим светилам науки, а раз в неделю устраивал в актовом зале литературные чтения о Бабеле, Зощенко, Булгакове. Занимался он с ребятами и самодеятельным театром, где ученики его с энтузиазмом распевали в мюзиклах песни учителя. Не помогло даже заступничество великого математика академика Колмогорова, курировавшего эту школу.

У Карякина с Петром Якиром были сложные отношения из-за многочисленных и порой неопрятных связей последнего, что позволяло провокаторам и чекистским агентам свободно проникать в его дом на Автозаводской, знаменитый «Автозавод», всегда нараспашку открытый для всех.

Вспоминается один очень значимый эпизод в жизни Карякина. После ошеломившего всех выступления на вечере памяти Платонова в ЦДЛ в январе 1968 года Юра спускается в зал. К нему бросается Петр Якир. Сует бумагу (это было обращение «К деятелям науки, культуры, искусства» с протестом против ресталинизации и преследования инакомыслящих»):

– Юра, мы тут написали протест против возрождения сталинизма. Ты только что об этом говорил. Подпиши.

Карякин прочитал, перечитал и сказал: «Я подписывать не буду. Во-первых, потому, что я сказал все, что хотел. А во-вторых, дал себе зарок чужих бумаг не подписывать, а писать самому».

Ну а потом, уже в 1972 году, когда в КГБ готовили дело по поводу издания «Хроники текущих событий», Карякина допрашивали на Лубянке и сделали ему очную ставку с арестованным в июне этого года Петром Якиром. Дело в том, что на следствии Якир признал «антисоветский характер» своей деятельности и вместе с подельником Виктором Красиным пошел на сотрудничество со следствием, дал показания на двести человек. Среди них был и Карякин. К делу были привлечены многие обвиняемые, свидетели, у них производили обыски, перлюстрировали почту. Но потом дело это спустили на тормозах. Все решили свести к показательному процессу Якира и Красина, представив их как «отдельных отщепенцев». Якира при этом шантажировали арестом дочери Ирины, которая на допросах вела себя достойно, не назвав никаких имен. Ей в связи с ее «противоправной деятельностью» было объявлено лишь официальное предостережение.

Для Иры Якир и Юлика это были очень тяжелые дни. Они знали, что многих людей вызывают на допросы. Помню, Юра рассказывал, как на очной ставке с Петром сумел отбить его «показания». Но какой жалкий вид имел столь уважаемый старый лагерник! Карякин был расстроен и переживал это не меньше, чем допросы, что учиняли ему иезуиты с Лубянки. На суде, который состоялся в Москве в 1973 году, Якир и Красин признали себя виновными в антисоветской агитации и заявили о своем раскаянии. Их приговорили к трем годам заключения и трем годам ссылки каждого. 5 сентября 1973 года Якир и Красин публично покаялись на пресс-конференции.

Я всегда была далека от диссидентского движения. Карякин не посвящал меня в «крамольные» дела, хотя давал читать самое важное из самиздатовской литературы. Петра Якира я в то время не связывала с Юлием Кимом, песни которого слышала, и они мне нравились не меньше чем песни Галича и Окуджавы. Порой я узнавала по песенкам Кима то, о чем никогда не рассказывали мне ни Тошка Якобсон, ни Карякин. Узнала, что такое шмон, не задумывалась, что это может произойти и в нашем доме, ведь через него проходило немало запрещенной литературы. Особенно мне запомнилась очень интересная книга Авторханова «Технология власти». Ее Юра достал для Солженицына. И вот, услышав от кого-то новую песенку Юлика, с удовольствием спела ее Карякину. И вдруг заметила, что Юра несколько изменился в лице:

Как вынесли Набокова,

Я громко зарыдал:

Ведь я в какое логово

Маленько не попал!

Накрыли Солженицына

За бабкиным трюмо, —

И до конца проникся я,

Какое я дерьмо!

Как вынули Бердяева

Из папиных штиблет, —

Маленько стал оттаивать,

Наметился просвет.

Как взяли Авторханова

Из детского белья, —

Ну просто начал заново

Дышать и думать я!

Впервые я увидела и услышала Юлика в доме моего старого друга еще с аспирантских времен Володи Лукина. Наверное, было это на дне его рождения в июле в 1969 или в 1970 году. Раньше быть не могло, ведь до августа 1968-го Володя работал в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма». А 21 августа, когда советские танки вошли в Прагу, он вышел на улицу посмотреть на это безобразие, но засекли его сразу и в 24 часа выслали вместе с семьей в Москву. И первое время он мыкался в Москве, пока Георгий Арбатов не взял его к себе в Институт США и Канады, где незаурядный ум его и способности к научной работе нашли блестящую реализацию.

Володя учился на одном курсе с Юликом в знаменитом Московском педагогическом институте, откуда вышло немало талантов (Петр Фоменко, Юрий Визбор, Юрий Ряшенцев, Юрий Коваль, Ада Якушева). В доме Лукиных на Ленинском частенько собиралась славная компания выпускников МГПИ. Заглядывал Алик Городницкий, если не плавал по морям и океанам. Зажигала всех своим весельем и поэтическим талантом его жена Анна Наль. Мы с Карякиным, оглушенные шутками, песнями Володиных друзей, тихо млели от счастья. Потом появился в этом доме и Мераб Мамардашвили. И все-таки для меня самым любимым человеком из всех Володиных друзей стал на многие годы именно Юлик.

Ну вот, набились в самой большой комнате лукинской квартиры на Ленинском друзья. Конечно, на столе стаканчики граненые и традиционный винегрет (а какие тогда могли быть разносолы!). Галдеж, объятия, для меня много незнакомых лиц. И вот вижу где-то с краю стола, скромно, почти неприметно, сидит какой-то парень, по виду кореец. А взял гитару, запел и сразу стал «хозяином разговора»: вдруг все стали гренадерами, мчатся в атаку, мчатся на помощь, мчатся любить, дружить.

Удивительно светлый, добрый, ироничный и мудрый поэтический и музыкальный талант. Его «краткое, но вполне чреватое тюрьмой – по его собственно оценке – участие в правозащитном движении в 1967–1969 годах», слава богу, закончилось. Но… вместо Юлия Кима появился некто Михайлов, сотрудничеству которого с театром и кино власти обещали не препятствовать.

И прожил Михайлов до 1985 года. И именно в эти годы появились на свет пьесы с принцами и принцессами, шутами и генералами, недорослями и