Снова в комнате повисла тишина, а затем Патрик негромко спросил:

— Когда она стала твоей любовницей, Френсис?

— Не сразу, — так же негромко ответил Ботвелл. Он подумал, что вряд ли Гленкерку следовало знать все подробности. — Это произошло, кузен. Это просто произошло. Боже мой!.. — Ботвелл подался вперед и решительно произнес:

— Увези ее в Гленкерк сразу как сможешь. С ней будет не так-то легко, но, возможно, когда она окажется с детьми, то почувствует себя лучше.

Еще некоторое время мужчины провели в молчании.

Патрик неторопливо поднялся и подбросил дрова в огонь, а потом подошел к шкафу, вынул еще один хрустальный стакан и налил себе и Ботвеллу по доброму глотку крепкого виски.

Теперь пистолет лежал у Френсиса Хепберна на коленях. Снова наклонившись вперед и держа стакан обеими руками, пограничный лорд проникновенно заговорил:

— Я люблю ее, Патрик. И хочу, чтобы ты понял это.

Она зовет поехать за разводом во Францию, и я пообещал, что мы так и сделаем, если и в этот раз мне не удастся встретиться с глазу на глаз с Джеми. И как же я жалею, что повидался с ним!.. — Ботвелл замолчал, задумавшись, потом продолжил:

— Я возвращаю тебе Кат потому, что не хочу иметь на своей совести разорение ее семьи. Но если когда-нибудь я услышу, что ты обошелся с ней жестоко, то приду непременно. И пусть мне придется выбираться из самой тьмы ада, но я все равно приду и заберу ее обратно.

Патрик был потрясен, увидев в синих глазах кузена обнаженное горе. Ему, мужу, хотелось сочувствовать любовнику жены! Но он нутром почувствовал, что если хоть чуть-чуть заденет кузена, то этот большой и сильный человек уже не совладает с собой.

— Френсис, — мягко начал Гленкерк. — Я всегда любил Катриону, с той самой далекой поры, когда нас обручили — а ей ведь было тогда всего четыре года. Думаю, и она тоже любила меня, потому что все ждали от нее именно этого, и еще потому, что никакого другого мужчину она не знала. Я же познал многих женщин, поэтому сумел оценить ту драгоценность, которую Мэм назначила быть моей. Если бы я не разъярился в ту ночь два года назад, то, уверен в этом, она и по сей день любила бы меня. Но что было, то было… А ты оказался достаточно мудр, чтобы разглядеть ее достоинства. И подобрал то, что я так беззаботно выбросил. Джеймс положил нам жить несчастливо, потому что несчастлив он сам. Если бы король по-настоящему любил Катриону, то желал бы ей счастья с тобой, как искренне желаю этого я. А вместо этого он вынуждает Кат возвратиться ко мне.

Клянусь тебе, кузен, что на этот раз я буду ее лелеять!

Может, она и не полюбит меня снова, но теперь ей ничего не грозит!

Ботвелл на мгновение прикрыл глаза, словно сдерживая слезы. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал негромко и хрипло:

— Ты должен овладеть Катрионой, Патрик. Не пытайся с ней любезничать и не жди, когда она переживет свою обиду.

Иначе ты никогда уже не сумеешь снова уложить эту женщину к себе в постель. Мы с Катрионой очень привязаны друг к другу, но ты сможешь облегчить ее боль, только если подаришь ей хоть немного любовной ласки. Но, черт возьми! Во имя милосердия, будь с ней ласков. Она — не крепостная стена, чтобы брать приступом. Обращайся с ней бережно и нежно, и ты увидишь, что получишь в ответ.

Гленкерк покраснел, но Ботвелл уже не заметил этого. Он встал.

— И еще одно, Патрик. Прежде чем покинуть королевство, я захочу ее повидать.

— Покинуть? — переспросил озадаченный Патрик. — Разве Джеми высылает тебя?

— Нет, тут он слишком хитер, но с этим коронованным ребенком мы в одной стране никак не сможем ужиться, кроме того, Джеймс не слишком склонен держать свое слово. Совсем скоро он уже начнет торговаться насчет тех условий договора, на которые согласился сегодня; а наш славный Джон Мэйтлэнд станет подстрекать его на новые подвиги. Патрик, будь уверен, со старым образом жизни в Шотландии покончено. Ангус, Леннокс и другие используют меня, чтобы бороться против короля. Не думай, что я этого не понимаю. После следующего боя мне непременно придется уйти. Это только вопрос времени. Но прежде чем отправиться в изгнание, я должен сказать Катрионе свое последнее «прости» — если только она, конечно, захочет меня видеть. Обещай, что ты ей это не запретишь.

— Боже мой, Френсис! Ты требуешь от меня слишком многого!

Голубые глаза Ботвелла стали жесткими.

— Послушай, Патрик Лесли. Я мог бы прямо сейчас уйти из этой комнаты, поскакать в Эрмитаж, сказать, что я не видел Джеми, и уже в конце этой недели плыть во Францию. Когда до Катрионы дойдут какие-либо известия, она уже получит развод от услужливых французов, благополучнейше выйдет за меня замуж и понесет нашего ребенка. А твою семью разорят дотла. Кто у кого просит многого?!

Гленкерк поднял бровь.

— Если бы, Френсис, я считал, что ты и в самом деле так поступишь, то я бы сейчас убил тебя, — развеселясь, сказал он. — Однако, подобно мне, ты человек чести. И когда будешь уезжать. Кат увидится с тобой.

Он встал и протянул руку. Ботвелл принял ее. На какой-то миг глаза их встретились. Затем Ботвелл покинул комнату тем же путем, как и вошел — через окно.

Патрик Лесли испытывал неизъяснимую печаль.

Ботвелл скакал всю ночь и все утро и прибыл в Эрмитаж только к полудню. С первого взгляда Катриона поняла, что граф привез плохие вести, но она не стала ни о чем допытываться, а повела Френсиса в их покои, сняла с возлюбленного дорожные сапоги и уложила его в постель. Он заснул сразу, а когда проснулся вечером, то был уже готов славный ужин. И лишь поев, Ботвелл заговорил про дела.

— Король приказал тебе первого сентября вернуться к Гленкерку.

Катриона стремительно повернула к нему лицо, и в ее глазах отразился ужас.

— А если ты ослушаешься и не сделаешь этого, — внешне спокойно продолжил граф, — то Джеми заберет и земли, и собственность не только гленкеркских и сайтенских Лесли, но и грейхевенских Хэев.

— Пусть!

— Кат!..

— Пусть! Без тебя я мертва.

Он крепко обнял ее.

— Кат! Кат! Подумай, девочка моя! Ну, подумай! Сколько у тебя детей?

— Шесть.

— А у твоих кузенов теперь их сколько?

— По меньшей мере три десятка.

— И у тебя самой десятка два кузенов, а еще ведь есть и твои братья, и поколение твоих родителей, и Мор-Лесли.

Боже мой. Кат! Ведь это почти сотня людей!.. А потом, дорогая, следует подумать и о моих детях. Все эти ни в чем не повинные люди окажутся погубленными — и дети, и старики тоже. Нет, любовь моя, ни ты, ни я не сможем построить нашу жизнь на обломках наших семей.

— Не гони меня, Ботвелл, — жалобно прошептала она. — Лучше уж мне умереть.