Мы подняли плащ. До гончарни оставалось совсем немного. Да, председатель смотрел в корень. Конечно же Горелый понимал, что бандитам, кроме пули, ждать нечего. Вот он и приберегал «свои» миллионы. Устроился получше и ждал. Семеренковы доставляли к роднику ежедневную дань. Варвара сообщала обо всем, что творится вокруг. Ловко устроился Горелый… Но дело шло к зиме, надо было думать об уходе. Он посылает в село Саньку Конопатого с заданием убрать нового «ястребка» и поговорить с гончаром в последний раз. Затем Климарь уводит Семеренкова в лес. Антонина — последнее средство воздействия на упрямого гончара. А дальше… бандюгам оставалось только отомстить Семеренкову, так и не выдавшему свой секрет. Все планы бывшего начальника полиции рухнули.

Рухнули?..

— Глумский, — сказал я негромко. — Подожди, Глумский! Кажется, есть для Горелого приманка.

* * *

Вернувшись в село, мы уже знали, что надо делать. Медлить было нельзя. И я оставил Антонину оплакивать отца, вручив ее заботам бабки Серафимы. Мы с Попеленко и Глумским отправились к Варваре.

Гната мы перехватили, когда он вышел из калитки ее садочка. Гнат напевал песенку о «ма-асковских сла-адких грушах» и бессмысленно улыбался. Косой беспощадный дождь перешел в заунывную морось, шапчонка Гната сбилась набекрень, и дождь бисером украсил грязную шевелюру дурачка.

— Пойдем, Гнат, — сказал я и взял его за локоть.

Продолжая улыбаться и напевать, он послушно зашагал обратно к Варваре. Стрельба, пожар на гончарне, гибель Семеренкова и Кривендихи — все прошло мимо сознания Гната. Он был самый счастливый человек в Глухарах. Он ничего не знал о второй мировой войне. Его кормили медные ободки со снарядов. Он был доволен: снаряды, как приблудные поросята, наводнили лес.

Мы без стука вошли в дом, оставляя мокрые следы на крашеном дощатом полу. Варвара тревожно смотрела на нас. Ее выпуклые глаза перебегали с одного лица на другое. Она тоже недавно вернулась с гончарни, но уже успела переодеться. На ней была «трофейного» цвета юбка и суконный жакет.

Мы стояли среди розовых «девичьих слезок», хорошо промытых фикусов с мясистыми листьями, среди чисто побеленных стен, рушников, среди вышивок, фотокарточек в рамочках. Со стены смотрел розовощекий товарищ Деревянно, первый хозяин дома. Почему-то мне казалось, что товарищ Деревянно увековечен здесь как первая жертва Варвары.

— Здравствуйте, здравствуйте, гости, — сказала Варвара слащаво. — Может, за самогоночкой на поминки? А что ж все сразу?

Ёе взгляд остановился на мне. Глаза у нее были властные и нежные, даже чуть грустные — свинец и патока. Но она уже не могла завернуть меня в кокон или бросить, как точанку, на гончарный круг. Я кое-что пережил за это время и кое-что узнал. Много крови запеклось внутри.

Гнат уселся на корточки под вешалкой, подпирая широкой спиной стену, и смотрел на Варвару по-собачьи преданными глазами.

— Попеленко, сними с него ватник и осмотри в сторонке, чтоб Гнат не видел, — сказал я. — А вы, Варвара Деревянко, садитесь.

— Вот как! — удивилась она. Глаза ее округлились, темные полудужья бровей поднялись. — А помните, вы по-другому заходили сюда, Иван Николаевич! Совсем по-другому.

Варвара посмотрела на Глумского: для него было сказано. Она нападала, но я видел, что это от стремления преодолеть растерянность, испуг.

— Да, я заходил по-другому, — сказал я. — Ни от кого не скрываю. Садитесь.

— Нашла чем хвастаться! — отозвался Попеленко, неся на оттопыренном пальце засаленный ватник. — Много перебывало, так хвастаешься.

И он скрылся в спальне, за занавесочкой из ситчика в горошек.

— Много не бывало, а был тот, кого любила, — сказала Варвара певуче.

Ее речитатив, я помнил, действовал на меня как горячий нож на масло. Красивая она была, Варвара, ничего не скажешь.

Сна смотрела на ситчик в горошек. Вдруг как будто опомнилась.

— Чего это вы тут хозяйничаете? Ходите, следите! Что ж это такое, а?

Гнат, услышав крик, испуганно поднял голову, перестал улыбаться. Как это у нее получалось, у Варвары? Глаза загорелись, щеки запылали.

— Сядьте, — сказал я. — Успокойтесь.

— Вот еще! — рассердилась она. — Командует в моей хате!

Глумский все молчал. Стоял, прислонившись к стене, держал карабин перед собой, в положении «к ноге», Варвары для него как будто не существовало, думал о чем-то своем.

— Есть! — Попеленко вышел из спальни, держа что-то в кулаке. Я недаром верил в его сообразительность и сметку. — Там такой вроде кармашек; я думаю: чего это два шва? А там оно сховано…

Попеленко раскрыл плотную квадратную ладонь. На ней лежала непромокаемая прорезиненная обертка от индивидуального перевязочного пакета, свернутая вдвое. Я раскрыл обертку, достал маленький блокнотный листочек. И едва успел убрать ладонь — Варвара сделала неожиданный прыжок. Ее ногти оцарапали мою руку. Попеленко оттащил Варвару на место и встал между нами пограничным столбом.

— Ай-ай-ай! — сказал он. — До чего баба себя распускает.

— Везучий ты, Капелюх, — сказала Варвара. — Два раза смерть заходила, а ты живой! Недаром я тебя сразу отметила. Есть в тебе за что бабы любят везучесть и башковитость. Я тебя тогда просила: живи здесь. Если б ты здесь остался, думаешь, я бы этим занималась?

Я смотрел на нее — лицо невинное и искреннее, голос звучит проникновенно. Ну кто ее разберет, эту бабью душу? Может, она не ведает, что творит? Как ребенок, проходит мимо смерти, не понимая ее смысла, не задумываясь, даже если сама виновна? Как вьюнок обвивает любую ближайшую веточку, делит с ней судьбу, а если веточка обламывается или выскальзывает под напором ветра, ищет следующую — и с той же преданностью и настойчивостью обвивает ее?

…В записке была цепочка слов: «Климарь убитый. Семеренкова привезли мертвого. Гончарня порушена. Люди обижаются. Чего это ты учинил такую дурость? «Ястребки» все прежние. Никакого прибытия сил с Ожина не слыхать. Не трогай матросика Кривенду. Скоро пойдет с отпуска. И так мать хоронит по той дурости. Когда выполнишь обещанное? Смотри не обмани. Жду. Подруга твоя Ясонька».

Такой был телеграфный текст.

Я внимательно рассмотрел записку: простой блокнотный листок в клеточку, слова вписаны ровно, гладенько, правый верхний угол надорван.

Гнат, увидев, что Варвара притихла, успокоился в своем углу. Он принялся напевать, ожидая, когда мы наконец вернем ему ватник и отпустим в лес.

Я дал почитать записку Глумскому, затем Попеленко. «Ястребок» читал долго, по складам, шевелил толстыми губами, морщил лоб.

— Складно, — сказал он и удивленно покачал головой, глядя на Варвару, повторил про себя имя: «Ясонъка».

Хорошие имена дают возлюбленным на Украине, ничего не скажешь.