Я внимательно следил за действиями солдат. Они втащили тело на берег и положили его на холодной гальке.

— Да простит мне Бог! — прошептал я Коху. — Мертвая она может пригодиться нам не меньше, чем живая. Нужно только взглянуть на основание ее черепа. А ее обувь поведает нам истину с гораздо большей откровенностью, чем она сама.

Я закрыл глаза, собираясь с силами для того осмотра, который мне вскоре предстояло предпринять.

— Простите, сударь.

Подняв голову, я увидел перед собой худощавого молодого военного. Его грубоватое лицо было, как говорится, «словно топором вырублено», покрасневшие от усталости глаза прищурены. Он весь посинел от холода, а острый нос побагровел от сильного насморка.

— Офицер Глинка, сударь.

— Как вы допустили подобное? — гаркнул я.

— Я заметил тело женщины во время патрулирования берега, — ответил он. — Ее вынесло на мелководье. Поначалу я подумал, что к берегу прибило дохлого тюленя.

— Вы кого-нибудь еще видели на берегу?

— Зимой, сударь? Китобои используют это место только летом и осенью. Ну, возможно, иногда по ночам здесь высаживаются контрабандисты, а так… — Внезапно он замолчал и уставился на одинокое строение на противоположном берегу.

— Что такое? — поторопил я.

Глинка снял с головы фуражку и пригладил и без того прилизанные волосы.

— Вон там… ну, там… есть одно место, сударь, — произнес он. — На том берегу. В общем, притон, в котором находят ночлег бродяги и всякие проходимцы. Ну и уголовников оттуда транспортируют.

— Транспортируют? — переспросил я.

— В Сибирь, сударь. Вполне возможно, что она прошлой ночью там кутила. И тело могло легко принести сюда приливом. Особенно при нынешнем ветре. Ничего нет удивительного.

— Спасибо за информацию, Глинка, — поблагодарил я жандарма, отпуская его.

Я прошел к кромке воды и взглянул на устье в том месте, о котором упомянул Глинка. На таком расстоянии трудно было что-либо разглядеть. Виднелись только волнолом, небольшой мол и одно или два строения. Казалось, тяжело нависшее над ним небо подобно громадной свинцовой плите раздавило и разгладило здешний пейзаж.

— Сударь! — позвал меня Кох.

Я обернулся и обнаружил, что он стоит рядом с телом. Труп очистили от водорослей, и я наконец увидел ноги Анны Ростовой. Они были изящные, тонкие и белые, как мрамор. И на них не было обуви… Двое жандармов забрасывали абордажные крюки в неспокойную воду реки и вытаскивали на каменистый берег громадные охапки черных водорослей, а другая группа тем временем копалась в омерзительной морской грязи и, ничего не найдя, откидывала всю эту массу еще дальше по берегу, где она оставалась лежать вонючими кучами. Некий порядок в их работу удалось привнести только благодаря непрестанному вниманию Коха и тем громким командам, которые он время от времени отдавал, напоминая, что они ищут обувь утопленницы.

— Пусть ее тело отнесут вон в ту лачугу, Кох, — скомандовал я и указал на постройку, располагавшуюся на расстоянии примерно ста ярдов. — Она производит впечатление пустой. Будем надеяться, что никому не придет в голову прийти сюда порыбачить.

— Сегодня можно не опасаться, сударь, — ответил он, оглядываясь по сторонам. — При таком количестве солдат на берегу… И в такую-то погоду!

— Тем лучше, — прохрипел я, вновь бросив взгляд на противоположный берег устья, а сержант тем временем отдавал приказ о переносе тела.

Жандармы промокли насквозь и замерзли. Естественно, эта работа им страшно опротивела. Что для них значила Анна Ростова? Тяжелый труп, не более. Я шел по пятам за странной спотыкающейся похоронной процессией, двигавшейся вверх по крутому берегу к заброшенной лачуге с трупом утопленницы на плечах. Галька скользила и подскакивала у них под ногами. Прежде чем Анну внесли внутрь, ее пришлось положить на землю и взломать дверь. В доме было темно, душно, жутко воняло гнилой рыбой. Оставив труп на полу и не дождавшись разрешения уйти, солдаты стали гуськом выходить на улицу, осыпая проклятиями нестерпимую вонь, что стояла в хижине.

— Принесите фонарь! — крикнул я им вдогонку.

Сержант Кох вышел, чтобы повторить мой приказ. Фонаря ни у кого не нашлось. И никто не знал, где его можно отыскать.

— Бегите к экипажу! — крикнул Кох. — Скажите кучеру, чтобы зажег фонарь, и принесите его сюда.

Я тоже вышел из дому, и мы вдвоем с Кохом стали молча ждать, пока принесут фонарь.

— Я подожду вас здесь, герр Стиффениис, сударь, если вы не возражаете. Я… Понимаете, вначале то тело позапрошлой ночью. Вчера мальчишка, Морик. Прошлой ночью Тотцы. С меня хватит, сударь. Будьте уверены, вам никто не помешает. Об этом уж я позабочусь, — сказал Кох. — Мне нужно следить за ребятами. И на берегу кое-что еще надо сделать, да и…

— Хорошо, сержант, — оборвал я его излияния. Я слишком быстро забыл, что он чиновник, а не полицейский и не солдат, привыкший к суровой и грязной жизни улиц. — Подобные зрелища вряд ли кого-то могут усладить.

Прибежал выбившийся из сил Глинка и протянул мне фонарь.

— Спасибо, — поблагодарил я его, повернулся и вошел в лачугу.

Я поставил мерцающий источник света на ковер из гальки и опустился на колени перед телом. И тут мне пришло в голову, что я впервые нахожусь наедине с Анной Ростовой. Закрыв глаза, я вспомнил домик в Пиллау. Темнота там была полна непонятных тошнотворных запахов, все помещение до отказа заполнено странными предметами, выброшенными морем на берег.

Я открыл глаза и взглянул на труп. И содрогнулся от увиденного. Меня охватили печаль и сожаление. Если бы не серебряные волосы Анны, я сомневаюсь, что смог бы ее узнать. Некогда прекрасное лицо вздулось и распухло. Прелестные черты были обезображены рваными ранами и бесчисленным количеством царапин. Беспощадные волны, тащившие ее по каменистому, усыпанному галькой берегу, содрали кожу с подбородка, носа и лба. Череп оказался лишь немного белее ее бледного лица. Крабы из Прегеля потрудились на славу. У Анны уже не было глаз, на их месте зияли две страшные черные дыры. Теперь они уже больше никогда не напугают своим пронзительным колдовским взглядом несчастного Люблинского. И не станут соблазном для меня или какого-то другого мужчины, одарив его молчаливыми обещаниями страсти и восторгов. Ее шею и грудь прикрывали водоросли, пучки таких же длинных и упругих растений прилипли к босым ногам Анны. На шее виднелись обширные коричневые синяки. Несколько минут я изучал эти отметины и почувствовал, как забилось мое сердце, когда я перевел взгляд на ее грудь и ноги и взял ее руку, чтобы осмотреть ногти, тоже обломанные и изуродованные. Теперь, когда она уже не могла произнести никаких упреков в мой адрес, я продолжал держать ее холодные руки дольше, чем было нужно…

— Ее задушили, сударь.

Рядом со мной стоял Кох. Я не слышал, как он вошел. Да и не ожидал его прихода.