— Что вы имеете в виду, сударь?

— Жертва может попасться строптивая, — ответил Кант с жеманной улыбкой.

— Они сами предлагали себя в качестве жертв? — спросил я. — Вы на это намекаете, сударь?

Кант не ответил.

— Сдается мне, здесь действовал не кто иной, как сам дьявол, — услышал я нерешительное бормотание Коха, но не обратил на него внимания. Я только вспомнил фразу, которую записал доктор Вигилантиус от имени Иеронимуса Тифферха: «Когда меня попросили, я не почувствовал страха…»

Что попросили сделать Тифферха? Догадался ли некромант о чем-то принципиально важном касательно образа действий преступника?

— Все было совершено за доли секунды, — шепотом произнес Кант. — Когда жертва начинала понимать, что происходит, было уже слишком поздно. Того, на кого пал жребий, прежде всего нужно было обездвижить. Он или она должны были подчиниться. Но как? Если бы конец иглы вонзился всего на дюйм левее или правее, убийцу могла бы ждать неудача. И он, вероятно, предвидел подобную возможность. Он — или она, — должно быть, долго размышлял над этой опасностью, прежде чем нашел ответ.

— Какой-то прием, который не позволит жертве двигаться, — пробормотал я. — Уловка, которая заставит ее застыть на месте на достаточно долгое время, чтобы убийца мог нанести удар. Убийце ведь удалось принудить Паулу Анну Бруннер поднять подол платья и опуститься на грязную мостовую. — Меня охватывало все нараставшее волнение. — Почему она так поступила? Потому что… потому что лицо, которое нам представляется омерзительным и страшным, было ей знакомо. Оно ее совсем не испугало. «У дьявола только лицо и ничего больше», — произнес Тифферх устами Вигилантиуса.

— Обычное лицо, — уверенно добавил Кант.

— Ее могли заставить встать на колени под угрозой пистолета, — возразил Кох.

Кант высокомерно отмахнулся и от этого предположения сержанта:

— Почему бы и не пристрелить ее в таком случае? Нет-нет, сержант. Использование разных видов оружия для запугивания и убийства противоречит здравому смыслу. Не отмечено никаких признаков борьбы, не было слышно никаких криков о помощи. Преступление было совершено очень быстро. Создается впечатление, что жертва была чрезвычайно покладиста.

— Оружие, не требующее физической силы, использование уловки для того, чтобы отвлечь и обездвижить жертву, лицо, в котором нет ничего исключительного или пугающего, — перечислял я имеющиеся сведения. — Все говорит о том, что психологическая потребность убивать намного превышает физические возможности убийцы. Хитрость заменяет ему силу. Можно ли из названного заключить, что преступник не способен действовать никаким другим способом?

Мгновение Кант всматривался в меня, затем его тонкие губы искривились в улыбке.

— Преступления совершены физически слабым человеком? Ваши логические построения движутся в этом направлении, Стиффениис? — Я кивнул. — И на какого же человека указывает ваша логика? — продолжал Кант. — На того, который слаб по природе. На больного или немощного. Или… на женщину. А может быть, и старика… Я прав, Стиффениис?

Он сам подталкивает меня к выводу относительно Анны Ростовой?

— Очень многое указывает именно на эту женщину, — ответил я.

— Вы упоминали колдовство, — напомнил Кант.

— Мне необходимо проверить свое предположение.

— Что ж, неплохое начало, Стиффениис. Теперь по крайней мере мы знаем, что теория террористических актов — блеф.

Значит, мне все-таки удалось его убедить. Кант насмехался над идеей колдовства, но в конце концов принял мою точку зрения. Я получил благословение на новое направление расследования. В это мгновение зазвонил дверной колокольчик, и в комнату вошел Иоганн.

— Герр Стиффениис, пришел человек, который желает с вами поговорить, — объявил он.

В коридоре молодой жандарм изо всех сил дул на посиневшие от холода ладони и растирал их. Хотя я никогда не верил в предчувствия, я уже знал, что он собирается мне сообщить, еще до того, как он открыл рот. Подобные совпадения — часть общей алогичности Бытия, а вовсе не какие-то проявления скрытого Божественного плана или действия другого Высшего Существа. Тем не менее должен признать, что ощущение, которое я испытал в то мгновение, было крайне необычным.

— Анна Ростова? — спросил я, и кровь прилила у меня к вискам.

Жандарм сделал шаг ко мне и произнес то, что я страшно боялся и столь же страшно желал услышать:

— Да, герр поверенный. Ее нашли.

— Наконец-то добрые вести, Стиффениис! Они нашли ее. Похвальная работа нашей полиции дает вам следующий шанс допросить женщину и добыть недостающие свидетельства ее вины.

— Да, сударь, — ответил я, хотя энтузиазм Канта показался мне несколько странным и чрезмерным. Меня беспокоила ирония, которая, без сомнения, звучала в его голосе.

Вдруг мысли Канта повернулись совсем в другую сторону, словно парусник, подхваченный шквальным ветром. Выглянув в окно, он произнес с не меньшим энтузиазмом:

— На улице страшный мороз! Иоганн, принеси-ка мне мой непромокаемый плащ.

Выходя из комнаты, лакей бросил на меня встревоженный взгляд.

— Я надеюсь, вы не собираетесь выходить, сударь? — спросил я, однако Кант не удостоил меня ответом.

Он продолжал стоять у окна, с необычайным интересом изучая процесс формирования туч. Я же, неловко и растерянно переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока он заговорит, хорошо понимая, что мне следует бежать по гораздо более важным делам.

Через несколько мгновений вернулся Иоганн с большим непромокаемым плащом, на котором отчетливо блестел слой воска. Я сразу узнал тот самый плащ, в котором я встретил Канта накануне на берегу Прегеля.

— Плащ предназначен для вас, Стиффениис, — провозгласил Кант. — Он был изготовлен в соответствии с моими рекомендациями. Та накидка, в которой вы ходите, может быть, хороша для Лотингена, но здесь, в Кенигсберге, климат гораздо суровее.

Я не осмелился возражать. Кроме того, мне не хотелось терять ни минуты. Я позволил лакею надеть на меня плащ его хозяина, после чего рассыпался перед профессором в бесчисленных благодарностях. И, сунув свой собственный плащ под мышку, поспешил вместе с Кохом в переднюю.

— Он сегодня в очень странном настроении, — пробормотал я.

— Возраст, сударь, — угрюмо отозвался сержант. — Старость может сыграть с человеком самую злую шутку. Даже гении от нее не застрахованы.

Я повернулся к слуге.

— Не выпускайте его из виду, пожалуйста, Иоганн, — предупредил я. — В случае малейшей опасности немедленно зовите солдат.

— Не беспокойтесь, сударь, — ответил Иоганн и приложил руку к груди, как бы давая клятву.

Меня успокоила торжественность его обещания. Затем я повернулся, приказал ожидавшему жандарму следовать за нами, и мы вместе с Кохом вышли на улицу, где неистово выл холодный арктический ветер. Мы поспешили по садовой дорожке к экипажу. Молодой солдат выбивался из сил, пытаясь удержать дверцу кареты на ветру для нас с Кохом.