якобы заходит в ванную, где она моется, и, наведя на нее дуло, закатывает истерику, мол, обманула его с «камешками» (они оба будто бы подпольно торгуют бриллиантами), а потом стреляет. Кровь, в ванне лежит нежное тело, которое целует убийца… Или еще череда сцен. Никите плохо, то ли на самом деле, то ли в его воображении. Он представляет себе, что выползает на улицу, слышит над собой голос незнакомой девицы, та ведет его за шкирку к себе, ложится перед ним на кровать и раздвигает ноги. И только что больной Никита ныряет в раскрывшийся перед ним «красный цветок», уходит в женское лоно — и начинаются воздушной красоты видения. Страх смерти, сексуальное вожделение и символ спасительной материнской утробы, то есть Эрос и Танатос — вот что слилось в этой фантазии. Фантазии начитанного и насмотренного человека. Для которого шекспировские слова про мир-театр — естественны.

Борис Юхананов:

«Мы с Никитой начали воплощать свои театральные импульсы: делали квартирные спектакли, разыгрывали всякие ужастики в неожиданных местах, например, в трамваях или автобусах. Заходили в салон как обычные пассажиры, и неожиданно наши лица искажались, тела схватывала судорога, из горла вылетали вопли. Люди вокруг понимали: с этими двумя что-то происходит, их взорам предстают страшные видения. Мы много волхвовали, а к середине лета сделали спектакль.

Нашли заброшенный особняк, в то время их в Питере было много. Он стоял на самом краю Каменного острова, вернее, уже за его границами. По легенде, в особняке когда-то был сумасшедший дом, в котором томился Петр Чаадаев. Так или нет, не знаю, но нас легенда вдохновляла. В этом пустом здании мы и начали устраивать наш спектакль, который я потом назвал „Особняк“, спектакль-путешествие — модный сегодня жанр, который в то время был у нас неизвестен. Начинали в городе, собирая людей и везя их на трамвае. Оказавшись внутри почти заброшенного, темного особняка, вместе с проводником, державшим в руке фонарик, зрители встречали проплывавшую мимо них полуобнаженную деву с сенбернаром и с лучиной, истекавшей синими каплями. Проходили сквозь комнаты, где разыгрывались разные сцены.

Наконец группа попадала в башню, и там начиналось самое главное. В окно мы видели, как по крыше бежит человек в светлом плаще. Это был Никита. Он трагическим голосом читал фрагмент из стихотворения Бродского „Мне говорят, что нужно уезжать…“. Вдруг в пароксизме переживания прерывал стих и со страшным криком прыгал вниз: зрителям должно было казаться, что они присутствовали при последних минутах его жизни. Но затем проводник приглашал их к другому окну, и ошарашенные гости видели, как „тот человек“ махал им руками с набережной, с другого берега жизни и смерти.

Проводник выключал фонарик и исчезал. Народ в полумраке пробирался к выходу из особняка, по пути встречая следующую группу. Взглядам вышедших наружу представал костер с сидевшими вокруг него, „путешественники“ присоединялись к ним, и все вместе пили глинтвейн, разговаривая. Так спектакль завершался духовным единением людей у огня. Шла осень 86-го года. В тот время я жил в квартире Алины Алонсо, там мы все и собирались».

В то время Михайловский и Юхананов были одержимы идеей авангардных постановок, у них возникло сообщество «Театр-Театр», собственноручно делали «Журнал-Журнал». Из одной невзначай высказанной мысли возникали словесные фейерверки. Творчество распространялось и на обычные вещи, превращая быт в спектакль.

Алина Тулякова (Алонсо), искусствовед, знакомая Никиты:

«Вместе с Борисом Юханановым и остальными актерами „Театра-Театра“ они проживали жизнь как непрекращающийся перформанс. Они варили яйцо, съедали, потом расписывали скорлупу крестиками-ноликами, когда каждый делал свой ход. Короче, вместо ужина — сцена из спектакля. Из такого занятия у них родилась игра в „ХО“, ставшая затем театральной постановкой и фильмом».

Никита, исполнявший главные роли, «на сцене» не играл, а жил: его тонкая душевная организация позволяла ему передавать сложнейшие состояния персонажей.

Борис Юхананов:

«На подступах к 87-му году я собирался возвращаться в Москву: из ленинградского Дворца молодежи, при котором существовал наш „Театр-Театр“, нас изгнали. „За эстетическую несовместимость“ с советским искусством. И все-таки 80-е годы несли с собой праздник. Почему в нашем кругу не интересовались особенно выпивкой и уж тем более наркотиками? Может, они были у тех представителей андеграундной культуры, которые старше нас, потому что на них давило государство и им требовалось отвлечение. А в 80-е люди отстегнулись от войны с империей, жизнь „изнанки“ сошла на нет, и начался свободный выбор — применять допинги или получать жизненную силу из космоса. Никита принадлежал ко вторым. Ему не требовался допинг, из него энергия изливалась.

Мы были романтиками. Полет над отключкой — вот как понимали мы романтизм. Не занимались отключкой — взлетали над ней. Совершали полеты над барьерами».

«Посмотри со стороны…»

Ирина Каверзина:

«Никита был поглощен своими идеями, он и дружил с такими же талантливыми и увлеченными ребятами. А вообще его окружало множество людей, у него жил чуть ли не весь их курс ЛГИТМиКа (Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, где Никита учился на актерском отделении. — И. К.). Те деньги, что он зарабатывал и еще давал Виктор Анатольевич, быстро разлетались, впрочем, Никита был счастлив, даже когда не имел ни копейки. Быт у него оставлял желать лучшего».

Алина Тулякова (Алонсо):

«Никита привлек меня заботливостью, желанием помочь. Когда я заболела, ему не составило труда сходить в магазин за молоком и сварить геркулесовую кашу. Сумел даже починить мне телефонный аппарат.

Чувствовали мы себя как два затерянных во взрослой жизни ребенка. У нас обоих рано умерли матери, и нам не хватало их тепла. Мы могли только рассказывать друг другу о том времени, когда рядом была мама. Никита даже пытался об этом писать, а я печатала его текст на машинке».

Ирина Каверзина:

«При всей своей легкости в общении, он был глубоко чувствующим, переживающим, страдающим. Скажу больше: производил на меня впечатление подранка, которому больно. Был как без кожи. Нелегкие обстоятельства жизни противоречили его светлому мироощущению. Хотя Никите помогали, потом уже и отец, с которым у него сложились хорошие отношения, и все время — Виктор Анатольевич, принимавший в его жизни горячее участие даже тогда, когда они не общались какое-то время, и по-прежнему, например, оплачивавший Никитину квартиру. Из-за чего они поссорились? Никита узнал, что он ему не родной сын, а характеры были у обоих будь здоров! Первым на