— Ну да, духовный сын... — прыснул трубадур.

Теперь они сидели в личных покоях его сиятельства, едва отвалившись от праздничного стола, накрытого слугами графа по его приказу.

— О Стефане я, к сожалению, ничего не знаю. Нас всех тогда, точно щенят, которым дали, сколько можно, поиграть в общем вольере, вытащили за шкирку в самый последний момент перед посадкой на корабль. Мешок на голову — и привет. Я и не думал, что со мной так просто будет справиться, в той колонне-то я, понятное дело, самый главный, чуть ли не самый старший, апостол Пётр, и всё такое... На меня молились, а тут, пикнуть не успел, не то, чтобы посохом апостольским благословить по непутёвым головёнкам. Одно слово — щенок неопытный, и ничего больше. Потом, уже, когда мешок сняли, объяснили что к чему, так я запоздало вопить пытался, думал, может, недалеко ребята, навалятся всем скопом. Какое там!

Нас троих привезли тогда в один дом, каменный с решётками на окнах. Николауса первым развязали, ну да он, самый сообразительный из нас, просек, что закончилось наше апостольство. Даже нас, дураков, успокаивать пытался. Развязал меня, а я ну в двери ломиться. Потом Стефана — так тот кусаться, драться полез. Меня-то он, правда, только на берегу во время общей молитвы видел, а с Николаусом уже вроде встречался, когда всё только затевалось. Мы его потом снова связали, от греха: страшно с умалишённым в закрытой комнате. В общем, Николаус потом мне спокойно всё объяснил, всё как есть по местам расставил. Даже Стефан временно утих, а может, выдохся.

Впрочем, я-то что? Я в пророки не лез, меня мой богатый дядя, на которого в семье все молились, к Николаусу приставил и про господина Франца тоже сказал, мол, это человек от Фридриха Сицилийского. Он и я должны были за детьми в дороге присматривать. В смысле, я вёл собственную колонну, потому как из Германии вдвое против Франции детей собралось, а Вольфганг Франц — его к тому времени уже Павлом нарекли — будто бы Николаусу в помощь был послан. На самом деле, как я понимаю, господин Франц скорее уж за самим Николаусом приглядывал. Сколько тому было на момент начала похода? Двенадцать, тринадцать...

Николаус ещё говорил, что мы реально должны были до Иерусалима добраться, но будто бы что-то случилось, планы поменялись, и нас троих из этого ужаса побыстрее вытащили. Что будто бы наши родители, родственники, — словом, те, кто нас на это дело подбил, до последнего пытались вмешаться и остановить весь поход, а потом решили от греха спасти хотя бы нас троих.

Настроение было — хоть в петлю лезь. Ведь я королевской крови! Ну, исполнял поручение своего короля, молодец, можно домой ехать, отдыхать, а там, гляди, вызовут пред светлые очи, наградят... А на душе всё одно — погано, словно не службу выполнил, не с опасным заданием справился, а как раз наоборот: предал тех, кто в меня поверил, сбежал точно крыса с тонущего корабля. Дети называли меня Петром, себе же я казался самым настоящим Иудой. Стефан тоже рвался побег устроить и к ребятам удрать, я его языка не понимал, но ведь и так всё ясно.

А на следующий день, когда наших крестоносцев посадили уже на корабли, приехали мой отец Джентиле Манупелло с кузеном Рейнальдом фон Капуа, епископом Триента. И за Стефаном два рыцаря... В общем, разобрали нас, как детей, и каждый в свою сторонушку повёз.

Только мне тогда в первый раз повезло. Не грозный дядя канцлер за мной пожаловал, стал бы он от дел отрываться, а отец. Он у меня был — поискать таких отцов. Я перед ним всё как есть выложил, про ребят, и что верили в меня свято, рассказал через что пришлось пройти, как замерзали в горах, без зимней одежды, в рваных башмаках, как с сарацинами схлестнулись, много всего. Сказал, что теперь — братья они мне все и сёстры, что как командир не имею право покидать своего поста и тем более бросать подчинённых в такой ситуации. Что девушка там есть краше любой принцессы, Вероникой зовут.

Отец узнал, куда корабли дальше повезут ребят, где остановятся высчитал. В общем, произошло то, чего никто не учёл. На все деньги, что были при нём, и что удалось найти, отец нанял мне корабль и дал своих людей, чтобы мы настигли торговцев и, перебив охрану, забрали ребят.

Догнать их мы смогли только на берегах Сицилии, а вот чтобы перебить охрану... Отца рядом не было, я же в окружении опытных воинов вдруг дал слабину, позволив уговорить себя сначала освободить детей, а лишь потом нападать на охрану. Глупость, конечно, сейчас понимаю. Но в тот момент мне сказали, что купцы станут детьми прикрываться, и тогда мы своих же перестреляем. Наши арбалетчики должны были отстреливать взрослых, которые кинутся на нас, когда мы откроем загон с маленькими рабами. Сколько нужно времени, чтобы перерезать верёвки на руках и ногах? Секунды. Всё казалось идеальным.

Первая неудача — дети оказались не связанными, а закованными в цепи, перерубить которые было не так-то просто. В результате — потеря времени. Далее, мы надеялись, что, когда выпустим ребят, они побегут прочь, а мы встретим тех, кого пропустили лучники, и примем бой. Мы смогли разъединить рабов, только в кандалах им всё равно было не уйти. Тогда кто-то скомандовал хватать детей, сколько получится, и увозить их на конях. Получилась настоящая свалка. Ко всему прочему один из моих десятников, сообразив, что не удастся вытащить всех пытавшихся забраться к нему малышей, крикнул сидящим в засаде лучникам, чтобы помогли ему. Так мы лишились стрелков на целом фланге. Остальное вы знаете.

— Ваша милость, должны ли мы продолжать летопись о Фридрихе, или?.. — Анна казалась подавленной.

Сидящий рядом с сестрой Константин тревожно ждал, не начнутся ли с ней частые за последние несколько дней ночные изменения. Но перепуганная, расстроенная дочь летописца пока ещё ничем не напоминала властную Анну Комнину.

— Мы закончим сей труд, потому что это наш долг, и все вы будете щедро вознаграждены.

— Просто Фридрих... Вначале, он казался мне прекрасным принцем, зачарованным королём, а сейчас... После всего, если бы он был жив, я не хотела бы с ним повстречаться ни-ког-да!

— В чём-то вы несомненно правы, прекрасная госпожа фон Уршперг, а в чём-то нет. Благородные воины, к слову, кляли Фридриха, называя его трусом, не способным ответить на удар ударом, а он берег их жизни, верша судьбы мира при помощи искусных переговорщиков. Вы ведь восхищались Фридрихом, получившем Иерусалим, не пролив ни единой капли христианской крови? Благородные рыцари, отправляющиеся с ним в этот поход, вовсе не рассчитывали, что им так и не дадут совершить подвиги во славу христианской церкви и оставленных дома дам. Но, что самое непростительное, они были лишены законной добычи в виде товаров с разграбленных караванов и золота мечетей... Они могли бы привезти домой сорванные с тел врагов доспехи, но не получили ровным счётом ничего! Только проклятия, только презрение... Только предательство за спиной. Что же до Фридриха, то он терпел всё это сколько мог, а потом бросался лютым зверем, и тогда уж не жди пощады!

— Но он обманом поубивал целый гарнизон в Монте-Кьяро, — вступил в схватку Константин, — после того, как дал честное слово не преследовать добровольно сложивших оружие.