Вероника вздохнула.

— Анечка, не мучай себя, тебе еще силы ох как понадобятся. Кто Лизавету поднимать будет, ты ж теперь за нее вдвойне отвечаешь. Вот о чем думать надо.

— Ника, милая, — вдруг встрепенулась Аня, — ты сходи посмотри, может, им там курицу уже нести пора, а я тут пока постою, пореву. Ты иди, иди, со мной все нормально будет, правда. Только сигарету еще оставь.

Но когда Вероника вышла, плотно прикрыв за собой балконную дверь, Аня не стала плакать. Она закурила и, положив локти на холодные перила балкона, вгляделась в пасмурное апрельское небо.

— Ты знаешь, — сказала она кому-то, тщетно пытаясь выискать в разрывах темно-серых клубов один-единственный лучик звезды, — ты ведь лучше всех знаешь, что за сила тебя вела… Тебе объяснять не надо…

Но звезды в эту ночь горели над иными краями, и взгляд ее, проблуждав некоторое время по затянутому облаками горизонту, упал на занавешенное полупрозрачными гардинами окно, за которым горел голубоватый ночник. Окно дальней комнаты, отделенной от шумевших в столовой гостей гулкой пустотой их с Антоном спальни. Их бывшей спальни.

Доктор, выписывавший Лизоньку из больницы, предупредил, что, несмотря на удивительную стойкость, с которой она перенесла столь длительное переохлаждение, последствия нервного стресса могут оказаться намного серьезнее, и рекомендовал никогда не оставлять ее в темноте.

«Мы не знаем, что запомнила девочка из событий той ночи, — сказал он. — И, боюсь, никогда не узнаем. Но мне почему-то кажется, что темнота и холод будут пугать ее еще долго».

Поэтому лампа горела за этим окном каждую ночь.

До самого утра.

— В заснеженном лесу у подножия большой горы самурай по имени Ошо повстречал воина с белой повязкой на лбу. Сэнсей пожевал губами, потом выплюнул тонкую палочку, которой ковырял в зубах, и строго посмотрел на почтительно внимавшего ему Ученика. У него была привычка внезапно начинать рассказ о событиях, не имеющих прямого отношения к теме урока. Сегодня они говорили о силе и слабости. Слабость, сказал Сэнсей, не есть противоположность силы, как думают глупцы. Сила многолика, и слабость — всего лишь одно из ее проявлений. Если ты поймешь это, ты далеко продвинешься вперед по пути воина.

Ученик не понял. Он продвигался по пути воина очень медленно, и Сэнсея это сердило. Но отказаться от Ученика он не мог, потому что тот был не простым мальчиком, каких много, а сыном одного из самых могущественных землевладельцев Окинавы. От таких Учеников не отказываются, и Сэнсею приходилось объяснять самые простые вещи по нескольку раз кряду. Иногда, отчаявшись, он принимался рассказывать увлекательные истории, которые должны были помочь тугодуму-Ученику разобраться в премудростях бусидо. Ученик любил эти рассказы; порой он даже нарочно прикидывался непонятливым, только бы послушать очередную историю. Но сейчас прикидываться не пришлось: он действительно не мог взять в толк, как это слабость может быть проявлением силы. Когда Сэнсей начал рассказывать ему о неведомом самурае по имени Ошо, сердце Ученика учащенно забилось.

— Шел четвертый месяц войны Белых Звезд. Ошо сражался под знаменами князя Тадэмори. Войска князя встретились с армией его врага, генерала Маэды, на равнине Койсан и потерпели сокрушительное поражение. Спастись удалось немногим, но Ошо повезло. Во время битвы его оглушило ударом боевого цепа по шлему, он потерял сознание и упал на землю. Прочный стальной доспех спас его от тяжелых подков кавалерии Маэды, и, когда он вновь пришел в себя, сжимая в руке штандарт клана Тадэмори, сражение уже закончилось. По усеянному трупами полю бродили крестьяне из окрестных деревень и забирали у мертвых воинов все, чем можно было поживиться. Ошо, шатаясь, поднялся на ноги, с криком бросился на мародеров и зарубил двоих или троих, а остальных обратил в бегство. После чего, окровавленный, полубезумный, устремился в горы, где у князя Тадэмори были тайные лагеря. Чем закончилась битва, он не знал, но предполагал, что в горах наверняка окажутся люди, сохранившие верность князю.

Ошо никого не нашел в горах. Хорошо известный ему лагерь оказался покинут и частично сожжен. На тропе, уходившей к перевалу Кагосима, лежали трупы людей князя и сторонников Маэды. У сражавшихся на стороне Маэды воинов головы были перевязаны широкими белыми лентами.

Ему требовалась помощь. Хотя несколько ран, полученных им в битве перед тем, как удар боевого цепа помешал ему встретить достойную смерть, и не представляли опасности для жизни, их следовало как можно скорее промыть и перевязать. Между тем на горы спускался вечер. Начался снегопад. Обессилевший самурай мог просто и бесславно замерзнуть в лесу, заблудившись в снежной метели.

Но ему снова повезло. Он чудом не провалился в глубокую волчью яму, вырытую егерями князя Тадэмори, охотившегося в этих лесах еще до войны, и не сорвался в ледяную горную речку, перейдя овраг по ненадежному мосту из упавшей осины и снега. Когда силы почти оставили самурая, тропа вывела его в хорошо укрытую от ветра долину, и он с облегчением увидел впереди золотистый свет, пробивающийся из окон одинокой хижины.

С трудом переставляя ноги, Ошо приблизился к домику и постучал в дверь. Он ожидал, что ему откроет лесоруб или крестьянин — кто же еще мог поселиться в столь уединенном месте? — и приготовился напомнить хозяину о долге перед князем Тадэмори, господином окрестных гор. Но на пороге появилась девушка, тоненькая, словно ветка вишневого дерева. При виде окровавленного самурая с безумным взором глаза ее испуганно расширились. Слова застряли у Ошо в горле. Он стоял в падающем из дверей золотом прямоугольнике света, пошатываясь, как пьяный, и молча смотрел на девушку.

Ее звали Миико.

Она промыла раны самурая и приготовила отвар из лесных трав, изгоняющих лихорадку. Ошо предположил, что ее отец был не простым крестьянином, а убежавшим из города лекарем или, возможно, воспитывался при монастыре — так много знала о врачевании эта девушка. Все те дни, что Миико ухаживала за ним, Ошо любовался ею, и, когда пришла им пора прощаться, сердце его готово было разорваться от нежности. Но, как бы ни хотелось Ошо остаться в горной хижине навсегда, долг самурая велел ему продолжать поиски своего сюзерена. Штандарт с цветами клана Тадэмори он, однако, оставил Миико, приказав хорошенько его спрятать.

Утром следующего дня, пробираясь к перевалу Кагосима по заваленной снегом просеке, он наткнулся на горстку солдат, уцелевших после разгрома княжеской армии. Одного из них Ошо немного знал раньше — это был старый, закаленный в боях ветеран, которого никто не мог бы обвинить в трусости. Солдаты рассказали Ошо о страшной судьбе тех, кто попал в плен к Маэде, — их сажали на колья, распинали на деревьях, перерезали сухожилия на руках и ногах, раздевали догола и оставляли умирать на леденящем ветру. По словам ветерана, князь Тадэмори погиб в бою вместе с сотней своих отборных телохранителей.

И тут Ошо оказался в затруднительном положении. Если ветеран говорил правду, то ему надлежало вернуться в родовой замок Тадэмори и просить наследников князя принять его к себе на службу. Но сыновья князя имели право отвергнуть Ошо — слишком уж непонятным образом уцелел он в кровавой мясорубке на поле Койсан. Тогда, согласно кодексу чести самурая, ему оставалось только совершить ритуальное самоубийство-сэппуку, чтобы собственной кровью доказать верность погибшему сюзерену.