– Миссис Мишем сказала, что никто не знает, кто твой настоящий отец.

– Примерно так отвечает и моя мать. – Он скривился. – Боюсь, она могла родить меня от какого-нибудь проходимца и потому скрывает правду.

– Ты ненавидишь свою мать?

Ричард постарался скрыть свои эмоции, но выходило так, что он оправдывался.

– Да, это так.

Она осторожно коснулась его волос.

– Я так не думаю.

– В самом деле? – Ричард прищурился. Мудрая Дженевив. Она знает его лучше всех. – Тем не менее моя жизнь могла сложиться совсем иначе, если бы мать была верной женой.

– Это же не значит, что она не любила твоего отца.

Ричарду показалось, что ее тон стал сердитым, словно она в чем-то его винила.

– Это вряд ли, – упрямо возразил он.

– Сын не может судить мать объективно.

– Ты просто не знаешь мою мать.

– Я знаю, что у нее замечательный сын. Значит, она не может быть дурной женщиной.

Ричард хмыкнул.

– А вот лондонский высший свет с тобой не согласен. Ее зовут распутницей.

– Как будто лондонское светское общество – это какой-то человек с идеальной репутацией, – усмехнулась Дженевив.

Ричард опустил голову. Дженевив умна и слишком хороша для него. Она выше сплетен и социальных рамок, умеет смотреть глубже всех, с кем он успел столкнуться на своем жизненном пути. Не в первый раз ему захотелось превратиться в идеального Кристофера Эванса, чтобы составить для нее подходящую пару.

– Дженевив… – начал он не очень уверенно и умолк. Она молчала, ожидая. – Скажи, для тебя действительно неважно мое происхождение?

– Что? – изумилась она. – Да какое мне дело, законнорожденный ты или нет?

– Ну, всем остальным до этого дело есть.

– Неужели? Ты забыл о герцоге Седжмуре и виконте Холбруке. Они принимают тебя таким, какой ты есть.

– Пойми, они мои друзья.

– А я кто?

– Ты – женщина, которую я люблю.

Она стояла в воинственной позе.

– Да что за глупости? Почему я должна винить тебя в том, в чем ты не виноват? И разве происхождение влияет на характер человека?

– О, еще как влияет. Я стал тем, кто я есть, лишь благодаря тому, что я ублюдок.

– Тогда пусть на свете будет больше ублюдков, – огрызнулась Дженевив. Помолчав, она чуть мягче добавила: – Тебе надо отпустить эту ситуацию. А для начала простить себя и мать. Уверена, эта женщина куда лучше, чем ты о ней отзываешься. Ты судишь ее точно так, как ее судит свет. А разве ты не хочешь отличаться от великосветских снобов?

У Ричарда кольнуло сердце. Внезапно далекие образы прорвались сквозь пелену годов. Безоблачное детство, наполненное радостью и безмятежностью. Детство, в котором никто не называл его ублюдком, где он и слова-то такого не знал. Лишь в школе Ричард столкнулся с отторжением, когда его не принимали в игры и дразнили в глаза. А потом появились Кэмерон и Джозеф, с которыми он общался на равных и чувствовал братство.

– Хуже всего мне пришлось в колледже, – сказал Ричард. – Это уже были не просто тычки и шепоток, нет. Побои, бойкоты, откровенное вредительство.

Истинный Ричард Хармзуорт родился именно в колледже Итона. Там сформировался его характер, закаленный кровью, болью и чужой жестокостью. И все же он никогда, ни на минуту не забывал, что человек, который не был его настоящим отцом, благородно признал его наследником и воспитывал, как собственного сына. Умение быть благородным и прощать ошибки Ричард почерпнул у барона Хармзуорта.

– Ты давно не школьник, – заметила Дженевив. – С матерью видишься?

Ричард застонал и отошел к стене. Суд инквизиции продолжался.

– Я избегаю ее, если есть хоть малейшая возможность сделать это.

Дженевив подошла сзади и обняла его за плечи.

– Прости, я не хотела быть слишком жестокой.

– Ничего страшного. Такова жизнь. Я был и останусь ублюдком. Эта правда, которую ничто не изменит.

Он почувствовал, как напряглись ее руки, но не обернулся.

– Меня не волнует твое происхождение, – заявила Дженевив.

– Неужели? – В его тоне сквозил сарказм. – Тогда почему я слышу осуждение в твоем голосе? Ты сердишься.

Она обняла его порывисто, прижавшись всем телом.

– Я сержусь не на тебя, а на этот мир. Как люди могут судить тебя за тайну рождения и не видеть, какой ты на самом деле? Ты защищаешься от мира, но выстроил стену между собой и матерью. Ты отгородился от единственного родного человека.

Ричард закрыл лицо руками. Старые раны на сердце, которые разбередили расспросы Дженевив, открылись и кровоточили. И все же они не болели так мучительно теперь, когда его обнимали любимые руки. Любящие руки.

– Ты плохо знаешь меня. А ведь я просто самовлюбленный идиот. Я никогда не стремился ни к чему хорошему, мной всегда руководила только уязвленная гордость.

– Тебе просто не хватало любви и понимания. Уверена, твоя мать дорожит тобой, хотя ты и не принимаешь этого.

– Ты слишком добра и судишь других по себе.

Она молчала, и Ричард внезапно понял, что она плачет. Он заставил ее плакать. Обернувшись, он поднял за подбородок ее лицо. Глаза влажно блестели.

– Милая…

– Я люблю тебя. Мне неважно, откуда ты, как тебя зовут, кто дал тебе имя. – Голос Дженевив звучал решительно. – Мне важно лишь, что ты – замечательный человек. Сильный, смелый, благородный, умный. Ты ценишь дружбу и умеешь любить. С тобой я чувствую себя особенной. С тобой мне не страшно. И все это – твои личные черты.

Ричард осторожно отер слезы с ее щек. Все его жизненные трудности, все проблемы, которыми он делился сейчас, внезапно стали казаться ему глупыми и надуманными.

– Если идеальная Дженевив Барретт такого высокого мнения о моей персоне, как я могу спорить? – пробормотал он прерывающимся голосом.

Они поцеловались, и это был самый нежный, самый доверчивый поцелуй в жизни обоих. Поцелуй, проникший в самую душу, отпечатавшийся в сердце.

– Я знаю, ты никогда не подведешь меня, – сказала Дженевив с пылом. – Да, теперь я понимаю, почему ты так любишь Сириуса!

– Он просто отличный пес, – смутился Ричард.

– Он отличный пес с неясным происхождением и верным сердцем. Вы с ним – родственные души.

– Подобное сравнение вряд ли польстит моему благородному Сириусу. – Ричард огляделся. – Странно, куда же он запропастился?

– Может, мы плохо искали выход? – спросила Дженевив.

Как раз в этот момент огарок свечи затрещал, запрыгал – наступила темнота.