— У меня осталось немного сахара в сумке, — сообщил я. — Не выпить ли нам по последней чашечке сладкого чая перед сном?

— Сахар! — с восторгом воскликнула старшая девочка. Двое остальных детей озадаченно посмотрели на меня. Так я купил себе еще времени у очага. Эмзил придвинула к огню скамейку и продолжила свою печальную историю: длинное, тяжелое путешествие на восток, остановки на ночь у дороги, грубость стражников, насиловавших их каждый день, жалкие условия жизни в лагере. Я видел скованных узников, проходивших мимо нашего дома в Широкой Долине. Лето за летом цепочки каторжан, приговоренных к работе на тракте, и их стража следовали мимо нас. Я всегда подозревал, что это тяжкое путешествие, но рассказ Эмзил заставил меня это прочувствовать. Она говорила, а лицо ее старшей дочери становилось все печальнее, видимо, она вместе с матерью снова переживала эти воспоминания.

— Мы добрались до конца дороги. Там был всего лишь рабочий лагерь, где другие люди отбывали наказание за преступления. Никакого города с маленькими домиками и садиками для нас! Простой холст, натянутый на доски, жалкие хижины, грязь и работа. Палатки для сна, ямы вместо туалетов и река, чтобы таскать из нее воду. Вот такая новая жизнь! Но нам сказали, что теперь это наш «дом» и что от нас зависит, станет ли он городом. Каждой семье дали немного парусины, кое-какой еды и инструменты. Мы с мужем, как могли, соорудили себе укрытие. Наутро мужчин увели на работу, а их семьям предоставили справляться самим.

Днем мужчины уходили строить тракт, ночью возвращались, слишком усталые, чтобы делать что-нибудь, кроме как спать.

— Или ругаться, — устало проговорила Эмзил. — Мой муж часто проклинал лжецов, заманивших нас сюда. А потом Риг начал проклинать и меня за то, что я поверила в это вранье. Во всем виновата я одна, так он говорил, и добавлял, что в Старом Таресе даже с одной рукой смог бы о нас лучше позаботиться. Пока они строили этот участок дороги, было не так уж плохо. Конечно, шумно и пыльно. И всюду тяжелые фургоны и большие лошади. Рабочие копали, выравнивали, скребли и постоянно что-то измеряли Мне казалось глупостью то, как они выкапывали в земле ямы, громоздили большие камни, а потом засыпали их мелкими чтобы заполнить просветы. А сколько времени они тратили на то, чтобы все это утрамбовать! Я так и не поняла, почему дорога не может быть просто широкой тропой. Но они строили ее по принципу — как они говорили — крепостного вала, с кучей щебня и толпой людей, которые расхаживали с измерительными приборами и без конца переживали, все ли выровнено и проделаны ли стоки. Прежде я никогда не видела, как строят дороги.

Темные волосы Эмзил выбились из шнурка, которым были перевязаны сзади, и теперь обрамляли лицо, смешиваясь с тенями у нее за спиной.

— Но зато тогда здесь было много народу. Они поставили большую кухню, чтобы всех кормить, и мы раз в день получали еду. Простую и не очень хорошую, но, как ты сказал, любая еда лучше, чем ничего. Кроме того, здесь было больше семей, других рабочих и стражников. Женщины, с которыми я разговаривала, пока стирала в реке, и те, что помогали мне, когда родилась моя дочь. Те, что уже жили тут, когда мы приехали, кое с чем успели освоиться и научили нас. Но большинство из нас не знали, как жить вне большого города. Мы пытались. Почти все дома, что ты здесь видишь, возведены женщинами. Некоторые разваливались раньше, чем мы их достраивали, но мы помогали друг другу. — Она покачала головой и на мгновение прикрыла глаза. — А потом все пошло прахом.

Не спрашивая разрешения, я долил остатки горячей воды в нераскрывшиеся листья на дне чайника. Получились опивки бледно-желтого цвета. Я разделил последний сахар по пяти мискам и осторожно вылил на него слабый чай. Дети наблюдали за мной так, словно я размешивал расплавленное золото.

— И что же произошло? — спросил я, вручив Эмзил ее долю.

— Несчастный случай. Тяжелый камень выпал из фургона и раздробил Ригу ногу. Он больше не мог работать. И хотя его срок еще не закончился, ему позволили оставаться с нами целый день. Сначала я обрадовалась — я думала, что он будет мне помогать, присматривать за детьми, пока я пытаюсь обустроить нашу жизнь. Но он не умел ничего делать по дому, а нога никак не заживала. Она болела все сильнее, и время от времени с ним случались приступы лихорадки. Боль совсем испортила его характер, он стал злым и грубым, и не только со мной. — Она глянула на свою старшую дочь, покачала головой, и в ее глазах вспыхнул застарелый гнев. — Я не знала, что для него сделать. А он к тому времени меня уже ненавидел.

Она посмотрела мимо меня в огонь пустыми, лишенными каких бы то ни было чувств глазами.

— За два дня до его смерти стражники сказали, что пришла пора передвинуть лагерь дальше. Арестанты, отработавшие свои сроки, и их семьи могли остаться здесь и начать новую жизнь, так они сказали. Но многие решили отправиться вслед за рабочей командой. А нам выдали лопату, топор, пилу и шесть мешков семян. И еще, по их словам, муки, масла и овса на два месяца. Только нашей семье всего этого хватило на двадцать дней.

Она снова покачала головой.

— Я старалась изо всех сил. Копала в земле ямки и сажала семена, но, наверное, время было не то или семена плохие, а может, я что-то делала неправильно. У нас почти ничего не взошло, а то, что выросло, поели кролики или оно просто погибло. Не только я не умела выращивать овощи, и очень скоро люди начали отсюда уезжать. Думаю, их здесь ничто не удерживало. Кое-кто пережил первую зиму. Другим повезло меньше, и мы их похоронили. Когда пришла весна, почти все, кто мог, собрались и отправились на запад, рассчитывая вернуться в те места, где они могли бы выжить. Но некоторым из нас не удалось уехать. Кара, наверное, смогла бы идти целый день, но Сем и Диа все еще слишком малы, а я не в состоянии нести обоих. Я знала, что, если я отсюда уйду, по крайней мере один из них умрет по дороге. Но возможно, так было бы лучше, чем оставаться здесь. Приближается зима, а припасов у нас еще меньше, чем было в прошлом году.

Воцарилось долгое молчание.

— Я боюсь, что мы здесь и умрем, — наконец сказала она. — Но больше всего я боюсь умереть раньше детей. Ведь тогда не останется никого, кто смог бы защитить их от дальнейших трудностей.

Мне еще никогда не приходилось сталкиваться с таким черным отчаянием. И что самое ужасное, я видел по глазам детей, что они прекрасно понимают, о чем говорит их мать.

— Я останусь на пару дней, если хочешь, — искренне сказал я. — По крайней мере, я смогу помочь тебе привести дом в относительный порядок перед зимой.

Она холодно посмотрела на меня, а затем с язвительной ласковостью спросила:

— И что ты потребуешь взамен?

Она окинула меня презрительным взглядом, и я понял, о какой цене она подумала и что это вызвало у нее отвращение. Но еще я прочел в ее глазах, что ради своих детей она готова на все. Она заставила меня почувствовать себя чудовищем.

— Я бы хотел спать здесь, около огня, а не в сарае, — медленно проговорил я. — А еще чтобы мой конь смог пару дней отдохнуть и попастись, а я хотя бы на время забыть о седле. И все.