Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…

Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.

«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»

– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!

Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.

– Лежите, больной, спокойно…

– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.

– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.

Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.

– Девушка… Мое оружие, документы…

– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.

– А мой… этот…

– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.

– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…

– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?

– Есть! – выдохнул через нос Власов.

«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить «выпас» Ракитина, все такое…»

– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.

Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…

– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.

– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.

– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…

– То есть? – обмирая, спросил Власов.

– Ну, вы приметы этого… Ракитина дали ведь? Мы его и отработали. Сёл он в местный «уазик», с ним еще четверо…

– Как… четверо?

– Женщина одна, рыжая такая, где-то ее я видел…

– Ага, ага…

– Потом – мужчина, местный, мы уже все пробили: заместитель директора одного комбината…

– Тоже ясно! Попутчик!

– Потом еще один, тоже, вы на него данные давали… Градов, так?

– А четвертый?

– А четвертый – американец ваш… Все – знакомые лица.

– Снюхались, с-суки! – привстал на постели Власов. – И чего? Куда они тронулись?

– Да, в общем-то, далеко, в горы… Кстати, чуть в пропасть по дороге не улетели… Спаслись чудом!

– У-ух, жаль! – посетовал Власов.

– Короче, сейчас они в доме у этого деятеля. С комбината который…

– А Воропаев?

– А кто такой?

– Да этот… Ну, параллельно тут хренотень одна крутится, позже объясню! – Власов досадливо поморщился. – В гостиницу надо, он, Воропаев, там должен быть. Дима, тварюга пакостная… – Он помедлил. Спросил, стараясь не привнести в голос невольной нотки испуга: – С Москвой связывались?

– Н-да! – донеслось чугунно.

– Ну… и что сообщили?

Майор хитро усмехнулся:

– Сообщили товарищу генералу Шурыгину, что встреча произошла, все идет согласно оперативному плану… Я не стал вдаваться в нюансы… Власов устало откинулся на подушки.

– Товарищ майор… – Голос у него дрогнул.

– Да ладно, ладно… – Тот поднялся. – Отдыхайте. В семь часов утра загляну. А что насчет нюансов… Так у меня однажды был прокольчик глубиною в микрон, так вот про него одному доброхоту почему-то так зачесалось сообщить начальству, что из Питера прибыл я срочным порядком сюда, в «горячую точку», где уже суждено, видно, до пенсии…

– Я понял, майор, – сказал Власов. – И долги отдавать умею, убедишься.

– Ну, время покажет… – Майор, погасив свет, аккуратно притворил за собой дверь.

Власов изнеможденно прикрыл глаза.

«Нет, так не везет… – подумалось радостно и опустошенно. И вслед за тем тревожной змейкой скользнула мысль о Дипломате: – Где он, змееныш? Неужели воспользовался положением и дал деру? Этот Дима в состоянии сломать все! Но. У меня, Власова, в конце концов, не конвойные функции. А за чужие камни в таких же чужих мочевых пузырях я отвечать не обязан! И вообще я был против перевербовки этого гнусного агента американского империализма! Скользкая, морально разложившаяся личность, никаких духовных ценностей, оголтелый цинизм и потребительское отношение… Отовремся! Пусть Шурыгин потеет!» А он, Власов, и так сейчас, как в луже, лежит… Бельишко, кстати, надо сменить…

– Э-эй! – снова позвал он сестру.

– Что вам, больной?

– Нательную рубаху бы другую, а? А то яды выходят, томлюсь, как жаба в болоте… Но жаба вам принесет розы, клянусь!

– Да ладно уж… розы, – раздался грустный ответ. – Лучше банку тушенки, третий месяц сидим без зарплаты.

Первые двое суток в гостях у Рудольфа Ахундовича прошли для Ракитина как в дурмдне: нескончаемые застолья, ритуалы знакомств с друзьями, родственниками, сослуживцами хозяина, тусклые пробуждения и такое обилие напитков и пищи, что Ракитин сразу же интенсивно порозовел и прибавил в весе, с некоторой озадаченностью обнаружив появление у себя намечающегося животика.

Относительно животика старший по возрасту Градов высказался так:

– Гляди! К сорока годам идешь – сезону инфарктов, пора сбавлять темпы до умеренных. Я б на твоем месте… Поберегись, в общем.

За Александра он все же был рад, не без основания полагая, что тому куда как не вредно отдохнуть в приятном бездумье, подышать воздухом, в котором, невзирая на близость комбината, не ощущалось ничего постороннего, да и вообще развеяться.