– …если бы я им цымент не доставил, какой тогда фундамент?! – вопрошал Рудольф Ахундович с напором.

– Ага… Аккомпанемент – обязательно рояль! Так и заявил. Рояль! Ну куда я его потащу? Вот у вас – есть рояль… в радиусе пятьдесят километров?

– А, все достат можно! Пианин в клуб стоит, я привез, давно уж, социализм когда развывали… А какой цы мент был! Золото, не цымент! Крэпче алмаз!

– Только ты меня понимаешь, Рудик! – заявила в итоге Жанна. – Исключительно!

– Я тебе понимать, как себе… – Рудольф Ахундович, положа растопыренную ладонь на живот, встал, качнулся и поцеловал ее в нижнюю губу.

Ракитин переглянулся с Градовым, и они вышли на крыльцо.

– Я без тебя умират буду! – доносилось из дома со страстью. – Сраз умру, и все!

– Ну, Рудик, дорогой, что задела… Нуты прям… Ну дай тебя поцелую, не плачь…

– Если бы я имел могущество бога, – усмехнулся Градов, – то все равно не знал бы, чем и как мог помочь им…

– А они ни в чем не нуждаются, – сказал Ракитин. – У них и так есть все, что положено. А коли еще друг в друге бы нашли счастье, вообще урезайте, маэстро, марш – и новый абзац.

– Сниспошли им тогда, боже, невозможное это счастье, – вздохнул Градов.

Тут Ракитин изрек интересную фразу.

– Условность реальности существования мира, – изрек он, – есть реальность условного существования бога.

– Ну ты и дал, – ответил Градов. – А обещался сегодня ни-ни.

– Скажи, – сказал Ракитин, – а ты не боишься неизвестности?

– Неизвестности миров? Нет, я боюсь иного… Известности их!

– То есть?

– Скажу красиво: мы зрим сегодняшнюю трагедию жизни, Саша, разными глазами. Ты, как и многие другие, слепо в нее влюбленными, я – как бы через линзы… Неподалеку отсюда, кстати, был город. И было кладбище. Я помню похороны на нем – много веков назад. Суетливые и нарочито пышные, как и большинство похорон. Меня, замечу, всегда удивляло, что смерть человека связана с суетой – всякими памятниками, цветочками на могилах… Но да не о том речь. Ухоженное кладбище со временем укомплектовалось, а затем пришло в запустение. А город рос, и, чтобы площадь не пропадала напрасно, кладбище расчистили и застроили. Но через век случился пожар, обратив все в дымящийся камень и головешки. Головешки сгнили, пепелище заросло буйным сорняком, пока кто-то, сам того не ведая, не возродил на пустыре кладбище. Далее цикл неоднократно повторился – правда, варьируясь, но на день сегодняшний там снова скорбный приют…

– Ты просто смотрел длинный фильм, – сказал Ракитин. – Постепенно тупея и черствея от него. Ничего больше.

– Это был сон, – улыбнулся Градов печально. – Мне снился долгий, чудесный сон жизни.

– В том и беда, – сказал Александр. – Чем больше спишь, тем меньше хочется проснуться.

– Беда в том, – откликнулся Градов, – что жизнь, которая забывается с годами и от которой в итоге устают, мне не приелась.

– Как пресытившийся забывается сном, – продолжил Ракитин с ехидцей, – так и старец умирает в усталости от жизни. Нет, ты, конечно, знаешь старость – то состояние, когда дряхлеет тело, слабеет ум и смерть начинает казаться завершением естественным и логичным. Но есть в тебе что-то… от водителя, уверенного, что рано или поздно он сменит старую машину на новую. А вот с точки зрения обычного смертного…

– С точки зрения атеиста, ты хочешь сказать… Да, я лишен такой слепой точки зрения! Ах, какая потеря, да?! – Градов засмеялся. – Скажи мне еще о познании истины через страдания плоти, вспомни о несправедливости, о тяжести труда, страхе смерти… И все это – с гордостью проживающего жизнь в неведении относительно своего посмертия, но пыжащегося в потугах показного мужества.

– Кто еще пыжится, – заметил Ракитин. – И кому бы рассуждать. Ты даже не знаешь, что такое вкус вина, поцелуй женщины, утоление жажды…

– Почему же?

– Потому что все это ты оценивал логикой. Ты все видел и чувствовал через пленку, и с каждым годом она становилась все толще и толще. Может, и были у тебя какие-то первые – свежие, дурманящие впечатления, но они быстро исчезли, да и память того, демонического мира давила на все твои мысли и чувства.

– К богу меня приблизила не логика, – сказал Градов. – А именно чувство. И оно осталось таким же. Это раз. А если о необычности и свежести впечатлений… знаешь ли ты, что испытывает цветок в росе – накануне прелестного летнего дня, бабочки… А? Ну поменяйся с ним ролями. Он твое не ведает, ты – его… Не надо меня наивно агитировать за род человеческий. Я никогда не гнушался людьми и не презирал их, а жалел и жалею – нарождающихся и гибнущих. Но жалею не за краткую жизнь, а за трагедию, которая заключена в каждом. Смена поколений схожа со сменой времен года, а мумии подобны блеклым цветам, забытым в книгах. Однако бренность, о которой ты способен размышлять отстра-ненно и мельком, ибо противно это природе твоей, эта бренность отравила все мои мысли. Но главное иное: начав жизнь с чистого листа, я могу впасть в грех и снова сорваться в ад, но уже не существом его, а грешником…

– И что? – спросил Ракитин. – Ведь ты же веришь в тот замысел творца, по которому стремящимся будет определена дорога ввысь, в свет сотворчества новых миров и вселенных… И что ад в сравнении с этим?

– Да, верю, – сказал Градов тихо.

– Красота… – Александр обвел глазами высокое аметистовое небо в робкой россыпи звезд, спокойные голубые снега в скальных распадках, льдистые ребра вершин, скупо и остро высвеченные закатом.

– А если пилот все-таки не захочет сесть… приземлиться то есть? – проронил Градов глухо.

– Очень и очень вероятно, – сказал Александр.

– У тебя опять какая-то гнусная физиономия… Наверняка задумал аферу… Надеюсь, в голове твоей не бродят пошлые идеи насчет захвата воздушного судна?

– Да нет, есть и другой трюк, – нехотя произнес Александр. – Но о подробностях – замнем, иначе начнешь ныть, ну тебя…

– Чувствую, плохо вы кончите, господин авантюрист…

– А ты видел того, кто кончил хорошо? В итоге? Слушай дальше. И запоминай. Во-первых, готовим веревку и карабины. Во-вторых, в комнате Рудика висит на стене бинокль. Он пригодится. В-третьих, в нужный момент загороди от меня пилота, встань у него за спиной…

– В какой такой нужный? – с подозрением вопросил Градов.

– А вот когда в поднебесье получишь от меня в качестве сигнала коленом под зад, тогда, считай, наступил момент.

– Неостроумно и вульгарно, – сказал Градов. – В твоем стиле.

– Хорошо, я поглажу тебя по головке, – отозвался Ракитин.

Тут дверь, ведущая в комнату, шумно распахнулась, и на пороге появился раскрасневшийся Рудольф Ахун-дович, объявив: