Уже были горы, и железные нити рельсов тянулись по разломанным коридорам их державных хором, и другое небо виднелось в окне – небо настоящей Азии, седой и солнечной, с ее шафранными соколами в синеве над снегом вершин, с ее весной в бело-розовом цветении абрикосов, айвы и гранатов, с черно-желтой землей ее животворной и мертвыми песками пустынь.

Ракитин приник к окну.

Незнакомый мир, менявшийся в квадрате рамы обрывочно и ежесекундно, вдруг остро напомнил то, что поведал ему Градов, описывая картины своих путешествий в Зазеркалье: те же чередующиеся пейзажи, дикие, со следами запустении или же реконструкций, зачинаний нового; люди, возникающие и сразу же уходящие в никуда, их навсегда чужая, непознанная жизнь. И так же, как тогда, в момент слияния их сознаний, мир и сейчас поверял ему чудовищно огромную в своем пространстве и раздробленную в человеческих судьбах суть, но тайный ее знак, знак творения, отличал все и всех.

За час до прибытия по вагону зашелестела суета сборов, парадоксально преждевременная, но и традиционная.

В Душанбе прибыли под вечер.

Распахнулись двери, и публика лихорадочно повалила на свободу.

Ракитин вышел из вагона одним из последних пассажиров. Проводница, стоявшая в тамбуре, неожиданно окликнула его:

– Слушай, Саш, возьми! – И торопливо сунула ему в карман куртки скомканную купюру.

– Да зачем ты… – начал Александр грубовато.

– Ладно! – отрезала она. – Знаю зачем. Бери.

– Да мы тебе сами заплатим! Мы же деньги нашли, представляешь! В рюкзаке бумажник затерялся…

– Ну, ладно тогда… А вообще ты… – Она замялась, подбирая непривычные слова. – Ничего… мужик. Я чувствую. Только делом займись. Вот я – работа, семья, дом… Понял? А ты?

– Э-эх! – неопределенно произнес Ракитин, почесав затылок, и отправился вслед уходящей по платформе троице.

– Может, и свидимся на обратном пути! – крикнула ему вслед проводница.

Он обернулся, кивнув. Боковым зрением отметил догоняющего его Астатти.

– Они спят, – шепотом доложил Пол. – А этот тип… ну, пометался там, в вагоне… Но с ним – порядок, я решил проблему… Однако, думаю, надо поторапливаться, скоро тревогу объявят…

– Надеюсь, ты его не убил? – проронил Ракитин в ответ.

– Я – гуманист, – сказал Астатти. – Хотя, наверное, не столько гуманист, сколько трус…

– Если ты трусишь перед богом, это не страшно, – откликнулся Александр.

Продвигаясь к вокзальной площади, увидели Веронику Степановну, выяснявшую отношения с носильщиком, – видимо, случился прецедент с завышением тарифа по оплате услуг. Носильщик тяжело отдувался, с усталой мольбой взирая на небеса.

– Доллары ему нужны, скажите пожалуйста! – возмущалась Вероника Степановна. – По-моему, этот город называется не Чикаго! Вообще обнаглели!

– Чэстный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович скорбно. – Кристалл. Как чэкист в кино революция. Помочь хочется, с машина счас плохо… – Он подумал. – Жал, голова болит, а разговор с ней всегда много, совсэм плох будит в мозгу!

– Обойдется, – уцепив его под локоть, поддакнула бессердечная Жанна.

У Рудольфа Ахундовича наверняка было прочное реноме человека слова: на площади, как и планировалось, его встречал новенький «уазик».

Шофер – молодой худощавый парень, что-то долго объяснял прибывшему начальнику, затем передал ключи, потертое кожаное портмоне с путевым листом и скрылся в толпе.

– Отпуск у него, – объявил Рудольф Ахундович компании. – Мене встретил, теперь гулять, Кипр завтра. А мы сами едем, не хуж будит. – Он с удовольствием уселся за руль. По всему чувствовалось, что он на своей земле, дышит родным воздухом и счастлив сознанием возвращения сюда безмерно.

Ракитин представил Рудольфу Ахундовичу Астатти.

– Американский дрюг… Будем езжать совместно, – степенно заключил благодетель, раскрывая перед новым знакомым дверь машины.

– Сит даун, жопен плиз, – перевел Ракитин.

Жанна уселась впереди, Ракитин, Астатти и Градов разместились на заднем сиденье.

На дверях «уазика» значилась надпись «изотопы», а в полу грузового отсека существовало гнездо для контейнера, однако свинцовая кубышка с радиоактивным веществом отсутствовала. Из слов Рудольфа Ахундовича следовало, что «уазик» как таковой комбинату не предоставляли и заслуга в наличии машины исключительно его, предложившего срочно включить в список требуемых материалов изотопы. То есть автомобиль был выделен в качестве приложения к контейнеру. Бесполезный радиоактивный груз удалось обменять на соседнем заводе на запасной двигатель и мосты к тому же «уазику».

Несомненно, Рудольф Ахундович обладал незаурядным талантом рачительного доставалы.

– Вэчный машина с запчастью такой, короче! – подытожил он. – Мой пырсональный, куда хочешь едет! – И любовно погладил руль. Очевидно, к государственному имуществу он относился с той же заботой, как и к ценностям личным.

Заскрежетал стартер, натужно фыркнул двигатель, и, взревев, машина покатила в город – вовсе не восточный, каким представлял его Ракитин, разве с формальной стилизацией в этом духе. Сплошь беленькие новостройки в молодой зелени платанов, многочисленные неработающие фонтаны, стекляшка интуристовской гостиницы, и все – в котловине холмистых гор.

Жанне было необходимо отметиться в какой-то концертной конторе, куда Рудольф Ахундович и порулил, не надеясь, впрочем, застать там кого-либо в вечерний час. Однако ошибся: нужные люди оказались на месте, и все устроилось – правда, вышла оттуда Жанна раздосадованная, и по всему виделось – встретили ее местные деятели культуры без ожидаемых ею почестей.

– Три выступления, и все три – в затрапезных клубах! – в сердцах доложила она Александру. – Кто-то еще приезжает, из звезд. Ну уж им-то все обломится, ясно! И чего поперлась сюда?.. Уже год на дороги трачусь больше, чем зарабатываю! Сплошные долги.

– А, золото ты, што переживать! – утешал ее Рудольф Ахундович. – Комбинат… такой концерт – о-о-о! Мест не хватит, бой будит, машиной клянусь!

Александр, внимательно всматриваясь в зеркала заднего обзора, отмечал отсутствие всякого намека на какую-либо слежку: видимо, снотворное Астатти перепутало преследователям все карты. По крайней мере, в это ему очень хотелось верить.

Постепенно сгущались сумерки. Асфальт кончился, в свете фар потянулась грунтовая дорога, и, выскочив на ее ухабы, тряская машина, вздрагивая дверьми и капотом, заколыхалась, как кисель.

Проехали несколько бетонных настилов через грохочущие в темноте потоки, луч «искателя» косо выхватил их коричневую, неистово бурлящую воду, дальше дорога стала ровнее, но круче. Рудольф Ахундович все чаще включал нижние передачи, и двигатель надсадно взрыкивал, заставляя колеса, тяжело цеплявшиеся за каменистый грунт, волочить машину на перевал.