Она глубоко вздохнула, вновь ощутив этот особый запах покрытого тиной камня, пыли и отходов, этот восхитительно-острый запах затхлости, подчеркиваемый ароматом жимолости.

Под нежно-голубым небом ее детства щебетали ласточки, а люди занимались своими обычными утренними делами: провожали детей в школу, торопились на работу, открывали магазины, раскладывали газеты в киосках, разбирали охапки цветов, выкладывали на поддоны морскую рыбу, встречали покупателей, ремонтировали баркас, отправляли товар, делали покупки в магазине…

Никто не обращал на нее внимания. А ведь ей казалось, что этот момент настолько знаменателен, что все должны были на миг оставить свои дела и повернуться в ее сторону, чтобы аплодисментами поприветствовать Ливию Гранди, стоявшую на самой верхней ступеньке в своем вишневом костюме с черными пуговицами, тюрбане из органзы, пришпиленному к волосам, и чемоданом в руке.

Но самым замечательным было как раз то, что ничего не происходило.

В Венеции было восемь часов утра, стоял обычный июньский день, город продолжал жить своей жизнью, не обращая на нее ни малейшего внимания, потому что не было абсолютно ничего особенного в том, что она, вернувшись домой, снова заняла здесь свое законное место.

С сердцем, переполненным счастьем, молодая женщина сбежала по ступенькам, легкая, словно перышко, чтобы сесть на вапоретто, шумно причаливающий к пристани.

В Мурано она никого не предупредила о своем приезде. Волны бились о деревянный причал, у которого не стояло ни одной лодки. Ливия толкнула приоткрытые кованые ворота, испытывая одновременно волнение и тревогу. На мощеном дворе она еле удержала равновесие на своих чересчур тонких каблуках. Между камнями росли сорняки. Ничего не изменилось, и вместе с тем все стало неуловимо другим. Она поставила чемодан возле колодца, сняла перчатки, которые прилипли к вспотевшим ладоням.

В мастерской никого не было. Отдушины печи были закрыты, но пленник-огонь поблескивал, словно глаз циклопа, сквозь отверстия в стенках. На подоконниках выстроились пивные бутылки и разноцветные пузатые кружки, которые стеклодувы выдували для забавы из остатков стекла в конце рабочего дня. Она на цыпочках подошла ближе, погладила кончиками пальцем мрамор, на котором мастер набирал в трубку вынутую из печи стекломассу, коснулась стеклодувных трубок, ножниц и пинцетов, наклонилась, чтобы вернуть на место сдвинувшуюся деревянную форму.

«Я вернулась!» — восторженно подумала она.

И это было настолько сильное чувство, такое мощное дыхание любви, что она встала посреди комнаты, раскинула руки в стороны и принялась кружиться, запрокинув голову, сначала медленно, затем все быстрее, и шпильки выскочили из ее шиньона, тюрбан улетел, копна волос засияла в лучах солнца, ярко светившего в большое окно. Кровь стучала у нее в висках, счастье разливалось по всему телу, и она смеялась, танцевала, кружилась, порхала, снова вступая в свои владения и возвращаясь к жизни.

Когда Ливия наконец остановилась, запыхавшись, с трепещущей грудью, она сжала кулаки с такой решимостью, какой не испытывала уже давно, лет сто. И, что самое странное, она была обязана своим счастьем Элизе. Никогда бы Ливия не подумала, что однажды будет испытывать к ней чувство благодарности. К ее великому удивлению, сварливая золовка из волшебных сказок превратилась в союзницу.

Через четыре месяца после неожиданного визита Марко Ливия получила письмо от нотариуса своего дедушки, в котором сообщалось, что сделка по продаже мастерских состоится и без ее подписи, но закон обязывает проинформировать ее об этом. Когда Ливия заявила, что ей необходимо вернуться в Мурано, чтобы привести дела в порядок, она была готова услышать категорический отказ. Она приготовилась бороться с Элизой, которая обязательно выдвинет неопровержимые аргументы, чтобы отговорить ее от поездки.

Пока золовка внимательно слушала Ливию, Франсуа нервно мерил гостиную большими шагами. Нахмурив брови, он заговорил хриплым, почти обиженным голосом. Сколько времени она планирует оставаться в Венеции? Он не может ее сопровождать, потому что в мастерской Нажелей сейчас кипит работа над несколькими витражами. Разве с поездкой нельзя подождать? Что за срочность? И потом, почему она сразу не подписала документы, которые привез ей Дзанье?

Ливия почувствовала раздражение от того, что Франсуа не хотел ее понять. Зачем он вынуждает ее оправдываться? С неприятным ощущением, что она предстала перед судом, Ливия начала было им все объяснять, но Элиза остановила ее жестом руки. «Я считаю, надо отпустить Ливию домой. Ведь вы считаете это своим долгом, я так понимаю? Можно даже сказать, это вопрос чести». Франсуа тщетно пытался возражать, но разве мог он противостоять невероятному союзу его жены и сестры?

Сразу встал вопрос, как быть с Карло. Для Ливии, разумеется, было немыслимо оставить своего ребенка, но Элиза настояла на этом. Зачем напрасно утомлять маленького мальчика, который еще толком не оправился после кори? Для него будет лучше остаться дома, тем более что приближается теплый сезон. «Вы сможете взять его с собой в следующий раз, моя милая Ливия, например, зимой, когда у нас так холодно». Перспектива периодически ездить домой, а не жить до конца своих дней в Меце, показалась ей необыкновенно заманчивой. И как она не подумала об этом раньше? Несколько секунд Ливия колебалась, но, в конце концов, она ведь могла разлучиться с Карло на пару недель, к тому же Франсуа немного успокоился, узнав, что сын останется с ним. Она уступила, пытаясь вернуть хоть немного безмятежности в тревожный взгляд своего мужа.

Волнуясь, Ливия постучала в дверь кабинета, предполагая, что увидит Флавио спящим за рабочим столом, но комната, как и мастерская, была пуста. Здесь витал запах пыли, ожидания и покорности.

Висевшая на стене доска заказов была чиста, не считая кое-каких записей, сделанных несколько месяцев назад. Она села в старое кресло, когда-то принадлежавшее дедушке, погладила подлокотники. Кожа на них стала мягкой, словно масло. Среди бумаг и журналов, в беспорядке сваленных на столе, она отыскала еженедельник, который, возможно, хоть что-то объяснит. Страницы его были девственно чисты. На полях появились странные рисунки. Время от времени Флавио делал пометки о назначенных встречах неровным росчерком карандаша, но, увидев, что там были сплошь женские имена, Ливия нахмурила брови. Речь явно шла не о деловых встречах, если только женщины не взяли в свои руки все дела в Мурано.

В графе возле сегодняшней даты была сделана запись о встрече и обведена красным карандашом. «Дзанье, 10 часов». Она несколько секунд в замешательстве смотрела на эти слова, отказываясь понимать их смысл, затем резко встала с кресла.

Юбка мешала ей подниматься по набережной деи Ветраи бегом, и она пошла быстрым шагом вдоль причала до моста, чтобы попасть к Дому Дзанье, который возвышался напротив их дома на другом берегу канала. Для венецианцев самый короткий путь между двумя мостами никогда не был прямым, что делало их характер, благодаря особому типу мышления, одновременно более уравновешенным, поскольку у них всегда было время поразмыслить, и более своенравным, из-за чего никогда нельзя было знать заранее, откуда они появятся.