Леди Ульфрида и Берегиня с двух сторон приблизились к мальчику. Завуч провела ладонями над его макушкой, а боевой маг быстро и ловко обыскала его:

— Ножа при нем нет!

— Куда ты дел нож? — строго спросил мессир Леонард.

— Я сначала хотел его подбросить… ну, кому-нибудь, — промолвил Эмиль, — а потом решил… Я не знал, кому подбросить, и просто выкинул.

— Куда?

Мальчик замолчал. И молчал он так долго, что уснувшие было подозрения всколыхнулись с новой силой.

— В канализацию, — наконец выдавил он.

Это уже было серьезно. Если мальчишка не врал, то достать нож будет уже невозможно. Проще сделать новый и дождаться полнолуния, когда Спурий станет человеком без всяких там ножей. Но до этого срока почти десять дней. Всякое может случиться, если нож все-таки обнаружат!

Странный это был день. Странный и немного пугающий. Виновником оказался тот, кого меньше всего можно было подозревать. Кто-то посторонний, совершенно случайный человек.

Уроки, конечно, было сорваны. Правда, занятия возобновились после обеда, но дети ходили пришибленные. У меня в классе стояла гробовая тишина. Мальчишки боялись даже кашлянуть и расходились после звонка, словно с похорон.

Допрашивать Эмиля Голду не стали — во-первых, мы не имели на это права, а во-вторых, информация, которую он мог выложить, явно предназначалась не для наших ушей. Дама Морана послала запрос в Инквизиторский Совет, и мы со страхом ждали решения.

Вечером все педагоги собрались в учительской. Через час после отбоя по графику надо было заступать группе мессира Леонарда, но ни Лыбедь, ни Невея Виевна, ни даже леди Ульфрида не помышляли о походе. Преступник обнаружен, так что теперь суетиться? Эмиль сидел в Комнате Без Углов, откуда только что выпустили Алису Дагарель, и оставаться в заключении он должен был вплоть до решения Инквизиторского Совета. Можно было радоваться, что вычислили и обезвредили опасного врага, но веселья не получалось.

Снаружи послышались шаги и приглушенные голоса. Потом в двери робко постучали.

— Можно? — В щелку просунулась мальчишеская голова. Это был Антон Буре, приятель Эмиля Голды.

— В чем дело? — Берегиня, как старшая по званию, ибо ни директора, ни второго завуча здесь не было. подняла голову.

— Вот мы тут, — Антон пошире распахнул дверь, и позади него обнаружилась толпа человек тридцать-сорок, — мы тут письмо написали… Про Эмиля!

— Отпустите его! — попросила какая-то девочка с третьего курса. — Он хороший!

— Он ни в чем не виноват! — загалдели ребята. — Он просто так сказал!.. Он невиновен! Простите Эмиля! Он больше не будет!

Среди третьекурсников возвышалось несколько старшеклассников. Я с волнением узнал Ингу Штурм, подругу Вероники, и Кристиана Шульца, брата Кристины, а также двоих «Иванов-Царевичей».

— Вы понимаете, за кого просите? — сдвинула брови Берегиня.

— Понимаем! Еще как понимаем! — снова загалдели дети, а старшекурсники добавили:

— Мы берем его на поруки! Перевоспитаем, если что!

— Но вы даже не представляете, в чем он обвинен!

— Ножик стырил? — фыркнул один из «Царевичей». — Так новый можно сделать. Я сам могу сделать, если надо! А Эмиль тут ни при чем!

— Тогда кто же виноват?

Делегация сникла.

— Кто надо, тот и виноват, а только не Эмиль, — пробурчал Антон. — Честное слово!

Он протянул завучу лист пергамента, одна половина которого была исписана:

— Вот мы тут подписи собрали в его защиту.

Леди Ульфрида, стоявшая ближе всех к двери, взяла пергамент и пробежала глазами неровные строки.

— Я доложу о вашем визите директору, — сказала она. — А пока отправляйтесь к себе!

Держа послание так, словно это был пакт об объявлении войны, леди Ульфрида скрылась в коридоре, ведущем в кабинет директора.

Я сидел ни жив ни мертв. Если ребята правы и Эмиль невиновен, то, выходит, он покрывает настоящего преступника. Вопрос в другом — что заставило его так поступить?.. Я встал и направился вслед за леди Ульфридой.

Она уже все рассказала мессиру Леонарду, и я застал директора вышагивающим по кабинету, цокая копытами так, что на мозаичном полу вспыхивали искры. Петиция лежала на столе. Кроме леди Ульфриды, там была дама Морана. Никто не удивился моему появлению. Еще бы, ведь я был Мортоном. Тем самым Мортоном.

Запинаясь, я изложил коллегам свою точку зрения на виновность Эмиля.

— Вы же исследовали его, миледи, — в заключение обратился я к леди Ульфриде, — что вы почувствовали?

— Понятия не имею, — призналась преподавательница стихийной магии. — Все было, как в тумане. На мальчика, несомненно, было оказано воздействие, причем чары накладывал некто настолько опытный, что могу сказать одно — в нашей школе таких специалистов нет. Даже Лилита — и та не смогла бы справиться лучше.

— В нашей школе нет? Что это значит? — остановился мессир Леонард. — На территории МИФ находится посторонний?

— Да. Или у кого-то из наших учеников потенциал гораздо выше, чем можно себе представить. Просто он до поры до времени скрывал свои истинные возможности…

— И заставил Эмиля взять на себя чужую вину! — закончил я.

— Вы ошибаетесь, Максимилиан! — осадила меня леди Ульфрида. — Эмиля НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЛ это делать. Он сам захотел покрыть преступника. Просто тот, кого он спасает ценой своей чести и свободы, сумел придать ему необходимую решимость, твердость духа и поставил в его сознании мощный блок, чтобы мы не смогли пробиться к памяти мальчика с помощью гипноза.

— Значит, мы не сможем узнать, кто истинный преступник?

— Сможем, почему же нет? — сказала дама Морана. — Я сейчас же отправлю дополнительное извещение в Инквизиторский Совет. Они наверняка располагают специалистами, которые сумеют извлечь необходимую информацию, как бы преступник ни прятал ее. Разоблачение — лишь вопрос времени.

Я молчал, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Меня снедали сомнения. Да, конечно, нужно узнать, кто в школе решил возродить секту Белого Мигуна и охотится на меня. Конечно, преступник должен быть наказан. Но это же ребенок! Неужели они не понимают, что отдают Инквизиторам мальчика? Мальчишку лет тринадцати-четырнадцати? У дамы Мораны старший сын прошел через застенки Инквизиторского Совета и покончил с собой. Неужели она настолько очерствела, что готова пожелать такой же участи чужому сыну? И еще, — вдруг мелькнула у меня мысль, — а что, если взять на себя вину другого Эмиля заставила обыкновенная мальчишеская дружба? А вдруг он просто спасал друга?

…Когда я учился в школе, у меня не было настоящих друзей. Разве что несколько приятелей, с которыми было интересно общаться и которые терпели меня, был брат, на которого я мог положиться, была Анастасия Мельник, русская красавица, ради которой я был готов умереть… Но друга, такого, чтобы пожертвовал ради меня всем, — такого друга у меня не было. Впрочем, мне ни разу не грозила смертельная опасность… А если бы грозила? Если бы я написал моим бывшим сокурсникам, что меня хотят убить? Кто из них примчится через сотни и тысячи километров мне на помощь? Никто. Потому что настоящая дружба встречается так же редко, как настоящая любовь.