Он задохнулся и сообразил, что ничего толком не сказал.

— Очень мило с вашей стороны так говорить. Немножко кружит голову, но очень мило. Но если я так… прилично выгляжу… почему вы не хотите со мной танцевать?

— Ну, я не слишком хорошо танцую…

— А я просто ужасно, совсем не умею. Давайте притворимся, Роджер. Потанцуйте со мной.

Она вывела его в сад, под китайские фонарики, и они потанцевали немного на пыльных плитках у шелестящего фонтана, где так часто читали днем. Хатч исполнял один из самых модных номеров сезона, ласково мурлыча слова:

Убийство в лунном свете,

Неразрешимая тайна.

Амур нас признает виновными

В предумышленной любви…

— Макс Худ в вас просто влюблен.

— Я знаю.

— Знаете?

— Ну, девушки такие вещи угадывают.

— И часто это с вами случается?

— Конечно, нет, Роджер. Мне всего четырнадцать, глупенький. Но, я думаю, это уж так устроено.

— Как устроено?

— Так, что во всех девушках это есть от рождения.

— Он мне говорил… может быть, не стоило бы вам говорить…

Он сам не знал, зачем вздумал рассказывать ей. Чтобы предостеречь? Но и в этом он не был уверен. Может быть, он боялся, что она причинит Максу боль. А может быть, за него говорило шампанское.

— Я понимаю. Он очень застенчивый. Он мало имел дело с женщинами. Вы знакомы с его женой?

— С женой?! С какой женой? Вы сказали — с женой? У Худа — жена?

— Она больна, насколько я понимаю. В санатории в Швейцарии.

— Туберкулез?

— Надежды, как я слышала, почти нет.

— Да… очень жаль. Но Макс к вам так относится…

— Тут нет ничего такого, Роджер. У вас такой встревоженный вид!

— Он вам в отцы годится.

— Но он же мне не отец! И при чем тут возраст? Не очень-то вы романтичны, по моему мнению. Ему еще сорока нет… — она уже дразнила его.

— Меня не его возраст тревожит, Сцилла.

— Ну, тогда…

— Ваш возраст.

— Ох, Роджер, не надо волноваться. Со мной все в порядке. К тому же Макс Худ — безупречный джентльмен. Ему можно доверять.

И она стала напевать, опустив голову ему на грудь:

Убийство в лунном свете,

Неразрешимая тайна…

Примерно часом позже, около часу ночи, Макс Худ вышел из сада на заднем дворе с очень обеспокоенным лицом. Углы его губ и глаз были напряжены, лицо влажно от испарины. Заметив Годвина, он смущенно пригладил волосы ладонью и вытер лоб. Усилием воли вернул лицу обычный вид и выдал свою безупречную заученную улыбку. Снова человек-загадка.

— Слушай, старик, ты не видел нашу хозяйку? Присси? Мне пришло в голову, что уже поздновато, вот я и решил ее разыскать, поблагодарить за чудесный вечер… нигде не нашел. А где только не искал. Словом, старик… — он покачал головой и облизнул губы, — ее нигде нет.

— Ну, где-то она должна же быть. Ты на кухне смотрел?

— Не додумался.

— Наверное, там. Посмотрим.

Годвин шел за ним по коридору к кухне, а сам думал только об одном: у Худа жена! Самая мысль казалась невероятной… У Макса Худа жена, больная жена, жена в туберкулезном санатории в Швейцарии, и она умирает… Да уж, никогда не знаешь… И почему он никогда о ней не говорил? И какого черта он влюбляется в Присциллу, если у него есть жена, умирающая там или нет? Годвину подумалось, что стоило бы обсудить это с Клайдом, Клайд лучше понимает, как у них тут принято в этой части света. Может, Клайд что-нибудь объяснит.

Они не нашли Сциллу ни в кухне, ни в спальне наверху, ни в винном погребе. Тони играл в бильярд и пил бренди с Сэмом Болдерстоном. Он вполне резонно предположил, что она пошла попудрить нос. Или шампанское ударило ей в голову, и она прилегла вздремнуть где-нибудь в уголке, куда они не догадались заглянуть.

Годвин поднялся вслед за Худом на третий этаж, потом, по узкой полутемной лесенке — на четвертый.

— Погоди минутку, — сказал Годвин и, задыхаясь, прислонился к стене. Над ними была одна темнота. — Здесь ее не может быть. Жара, хоть индейку запекай.

Жгучий пот вдруг пролился ему в уголки глаз. Смятая рубашка прилипла к спине. Он схватил Макса за руку. Под пальцами чувствовалось железо.

В темноте он не видел лица Худа, но ему почудилось, что он что-то слышит. Годвин напряг слух:

— Что такое, Макс?

Макс Худ всхлипывал: глухой, влажный, придушенный звук. В темноте прозвучал его шепот.

— Я сделал дурную вещь, Роджер. Чертовски грубо поступил. Понимаешь, не знаю, что делать. Ты меня понимаешь, старина?

— Не очень-то понимаю.

Ему хотелось сбежать из этой душной темноты. Здесь пахло камфарой и сухими цветами, и мышами, как дома на чердаке — запах жаркого лета.

— Уйдем отсюда, Макс, мне нечем дышать.

Годвин начал спускаться по узким низким ступеням.

Клещи сомкнулись у него на плече.

— Черт, Макс, я ни черта не вижу!

— В том-то и дело, старик, — продолжал шептать в тишине Макс.

Очень издалека слышался рояль.

— О чем ты, Макс? Что стряслось? В чем дело?

— В темноте. Я свалял дурака. Не хочу говорить об этом при свете.

Макс сдавленно хихикнул.

— Я не трус, можешь поверить на слово. Если что надо сделать, я это делаю. Никогда не уклонялся от долга. Но тут… это… я сделал ужасную вещь… Надо бы извиниться… Штука в том, что не знаю, как… Чертов дурак, не сдержался… Черт! — Он закашлялся. — Теперь страшно жалею, что тебя втянул. Ты уж меня прости, старик… Чувствую себя дурак дураком. Видал людей, которые не способны принять выговор по службе, понимаешь ли. Теперь и сам себя так чувствую.

— Слушай, я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь, и, честное слово, Макс, не могу я больше здесь быть… давай-ка спустимся, ты соберешься с мыслями и…

— Ради бога, Роджер… я ее поцеловал. Я ее поцеловал!

— Кого? Ведь не… Ох, Макс…

— Присциллу. Мы вышли с ней в сад, играли с котятами, она подняла одного к лицу, он лизнул ее в щеку… я будто ума лишился! Никогда со мной такого не бывало. Сам не понимаю.

Он понемногу успокаивался, и Годвин свел его вниз на площадку второго этажа. Лунный свет сочился в окна по обе стороны длинного коридора. Худ, судя по лицу, оставался в полуобморочном состоянии. Остекленевший, бессмысленный взгляд…

— Я взял у нее котенка и опустил на скамеечку, а она взглянула на меня так странно, и я взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы… меня словно молнией ударило… я вдруг страшно возбудился, и она это поняла… потом я прервал поцелуй и шагнул назад, я, должно быть, выглядел, как этот чертов призрак оперы, онемел оттого, что натворил… она только глянула на меня, и я забормотал, что виноват, что мне ужасно жаль, а она знаешь, что сказала, Роджер? Ты не поверишь… она сказала: «Все в порядке, Макс, не надо волноваться». Я хочу сказать, что за существо!