И тут за ее спиной появляются люди. Сунув пальцы между посохом и горлом, я из последних сил зову на помощь, но Кармен силой заставляет меня замолчать.

— Скажи, что ты сделала с Оуэном! — рычит она.

К нам уже идут, но Кармен так охвачена ненавистью, что ничего вокруг не видит.

— Я отправила его домой, — говорю я и ухитряюсь просунуть между нами ногу и сбросить ее. Кармен ударяется спиной о Патрика с Роландом.

— Какого черта?! — шипит Патрик, пока они пытаются удержать ее за руки, а она бьется, как рыба в сетях.

— Он вернется! — вопит она, когда ее ставят на колени. — Он никогда не оставит меня здесь… — Ее глаза расширяются от ужаса, и их покидает жизнь. Библиотекари отпускают ее, и она падает на пол с жутким звуком мертвого тела. В руке у Патрика сверкает золотой ключ.

Я кашляю, и комната наполняется звуками — не хаосом Архива, а криками людей.

— Патрик! Скорее!

Обернувшись, я вижу, как Лиза и двое других Библиотекарей склонилась над Уэсли. Он не подает признаков жизни. Я не могу смотреть на его тело, поэтому через открытые двери смотрю на Архив: как там снуют люди, баррикадируют двери, суетятся.

Я слышу голос Патрика:

— Пульс есть?

У меня трясутся руки.

— Очень слабый. Нужно торопиться.

— Он потерял так много крови!

— Скорее, поднимайте!

Незнакомая Библиотекарша берет меня под руку и отводит к креслу. Я в него оседаю. У нее глубокая царапина на шее. Но кровь не идет. Я закрываю глаза. Я знаю, что мне должно быть больно, но я уже ничего не чувствую.

— Мисс Бишоп, — рядом со мной приседает Роланд.

— Кто все эти люди? — спрашиваю я, глядя на хаос за дверями.

— Это работники Архива. Некоторые — Библиотекари. Есть и чином повыше. Пытаются остановить обрушение.

Раздается оглушительный грохот.

— Маккензи… — Роланд берется за ручку моего кресла. Его руки перепачканы в крови Уэсли. — Расскажи мне, что случилось.

Я подчиняюсь. Я выкладываю ему все. И когда мой рассказ подходит к концу, он говорит только одно:

— Тебе лучше пойти домой.

Я смотрю на липкий красный след на полу. И вспоминаю Уэсли — как он, раненый, падает на крыше, как, бушуя, убегает от меня, как сидит со мной на полу перед квартирой Анджели, как учит меня плыть в белом шуме, как охотится со мной, как читает вслух, развалившись на стуле, как показывает мне сад, как стоит в полутемном холле с хитрой улыбкой на губах.

— Я не могу потерять Уэса, — шепчу я.

— Патрик сделает все, на что способен.

Я оглядываюсь и не вижу Уэсли. Его нет. Кармен тоже нет, так же, как и Патрика. Я смотрю на свои руки, перепачканные в засохшей крови. Я моргаю и смотрю на Роланда. Эти красные кеды, строгие серые глаза и странный акцент, который я никогда не смогу определить.

— Это правда?

— Что правда? — спрашивает он.

— Что все Библиотекари… что вы мертвы?

Его глаза наполняются печалью.

— А как давно ты… — Я умолкаю. Какое тут использовать слово? Мертв? Нас учили воспринимать Истории не как живых людей, считать их чем-то меньшим. Но как может Роланд быть чем-то меньшим?

Он грустно улыбается:

— Я как раз собирался уйти на пенсию.

— Ты имеешь в виду, снова стать мертвым?

Он спокойно кивает. Меня передергивает.

— И что, в Архиве есть свободная полка с твоим именем и датами жизни?

— Да. И перспектива уже начинала казаться мне заманчивой. Но потом меня позвали на это дурацкое заседание. Официальное введение в должность. Какой-то сумасшедший старик привел свою внучку. — Он встает и жестом приглашает меня следовать за ним. — И я ни о чем не жалею. А теперь — домой.

Роланд провожает меня до двери в Архив. Какой-то незнакомый мужчина подходит к нему и шепотом сообщает новости.

Архив агонизирует, но из других отделов к нам прислали помощь. Чтобы ограничить поток, некоторые отсеки запечатаны. Почти половина стандартных полок вычеркнута. Полки с красной меткой и Специальные коллекции уцелели.

Роланд переспрашивает, чтобы убедиться в том, что Бен и дедушка в безопасности.

Появляется Отряд. Самодовольные улыбки на лицах сменились усталыми, изможденными минами. Они докладывают, что Коронадо обезврежен. Жертв нет. Двум Историям удалось выбраться, но их поймали.

Я спрашиваю об Уэсли.

Мне говорят, что вызовут, как только будут новости.

И советуют идти домой.

Я снова спрашиваю про Уэсли.

И мне снова велят идти домой.

В тот день, умирая, ты говоришь мне, что у меня дар. Что я прирожденный Хранитель. Что у меня на все хватит сил. Что все будет хорошо. Но это неправда.

Годы, месяцы и дни до этого ты постоянно обучал меня всему, что я теперь знаю. Но в день своей смерти ты ничего не говорил.

Выбросив сигарету, ты прикладываешь свою иссохшую щеку к моей макушке и замираешь так, поэтому я начинаю думать, что ты уснул. Потом ты выпрямляешься и смотришь мне в глаза, и в этот момент я понимаю, что, когда утром проснусь, тебя уже не будет.

Утром на своем столе я нахожу записку, лежащую под ключом. Листок оказывается пустым, если не считать метки Архива. Мама плачет на кухне. Папа вернулся с работы и ее утешает. Прижимаясь ухом к двери в спальню, я пытаюсь расслышать в собственном сердцебиении нечто, что ты мог бы мне сказать. Было бы здорово, если бы у меня были какие-нибудь твои слова, которые я могла бы прокручивать в голове.

Лежа в постели, я представляю себе твои прощальные слова, каждый раз придумываю их заново, и вместо непроницаемой тишины или трех вездесущих линий, ты говоришь мне то, что нужно. Что я хотела услышать и хотела бы знать, чтобы пережить все это.

Каждую ночь мне снится один и тот же кошмар.

Я стою на крыше, окруженная жутким хороводом горгулий, они окружают меня частоколом из когтей, зубов и крыльев. Я в западне. Потом воздух передо мной начинает подрагивать, покрывается зыбью, и в нем появляется дверь в никуда, повисающая прямо в небе. Ручка двери поворачивается, на пороге стоит Оуэн Крис Кларк и смотрит на меня дикими глазами, сжимая в руке свой страшный нож. Он выходит на крышу, и каменные демоны крепче держат меня.

— Я освобожу тебя, — говорит он и вонзает нож в мою грудь. Я просыпаюсь.

Каждую ночь этот сон терзает меня, и я выхожу на крышу, чтобы проверить, не появилась ли там дверь. Там не осталось ни следа от бездны, которую я там открыла, ничего, кроме крохотной трещинки между мирами, а когда я закрываю глаза и тянусь к ней, касаюсь лишь воздуха.