Они вдвоем ненадолго съездили в Уингфилд, – только возчикам отдали больше, чем все ее содержание, если бы его еще кто-нибудь выплачивал, – а потом им велят вернуться в Чатсуорт, чтобы присутствовать на встрече, которая даст ей свободу. Я отпускаю их в Уингфилд одних; возможно, я должна была бы ей прислуживать, возможно, я должна бы повсюду следовать за ним, как испуганная собака, которая боится, что ее оставят; но мне претит смотреть на своего мужа с другой женщиной и тревожиться о том, что должно быть моим по праву.

В Чатсуорте я, по крайней мере, могу быть собой – с сестрой и двумя дочерьми, которые приехали погостить. Когда они здесь, я с теми, кто меня любит, кто смеется над моими всегдашними шутками, кому нравятся мои картины в галерее, кто восхищается моим серебром из аббатства. Мои дочери меня любят и надеются стать такими женщинами, как я, они меня не презирают за то, что я не держу вилку на французский манер. В Чатсуорте я могу гулять по саду и знать, что земля под моими башмаками моя и никто ее у меня не сможет отнять. Могу выглянуть из окна спальни на зеленый горизонт и почувствовать, что я здесь пустила корни, как маргаритка на лугу.

Мир наш длится недолго. Королева возвращается, и моей семье придется съехать, чтобы устроить ее двор и гостей из Лондона. Как всегда, ее удобство и уют превыше всего, и мне нужно отослать дочерей. Сам Уильям Сесил приедет к нам с сэром Уолтером Майлмеем и послом шотландской королевы, епископом Росским.

Будь у меня хоть какой кредит в местных лавках или хоть какие деньги в сокровищнице, я бы от гордости лопалась, что буду принимать величайших людей при дворе, а особенно от того, что покажу Сесилу, как потрудилась над домом. Но у меня нет ни того, ни другого, и, чтобы обеспечить еду для пиров, хорошее вино, музыкантов и прочие развлечения, мне приходится заложить две сотни акров земли и продать немного леса. Мой управляющий приходит в кабинет, и мы рассматриваем каждый кусок земли, прикидываем, чего он стоит и можем ли мы без него обойтись. У меня такое ощущение, что я себя граблю. Я прежде никогда не расставалась с землей иначе как ради прибыли. А теперь состояние, которое мы с моим Кавендишем собирали так тщательно, так целеустремленно, каждый день прожигается по прихоти одной тщеславной королевы, которая и тратить не перестанет, и не восполнит ничего, и по жестокости другой, которой нравится подталкивать моего мужа к неверности, позволяя его долгам вырастать в гору.

Когда прибывает Уильям Сесил с огромной свитой, на прекрасном коне, я одета в лучшее платье и стою перед входом в дом, чтобы встретить гостя, не выказывая ни тени беспокойства ни лицом, ни повадкой. Но показывая ему дом, когда он расточает мне похвалы по поводу того, что я тут сделала, я честно признаюсь, что мне пришлось прекратить работы, отказать поставщикам и распустить мастеров, а еще, если начистоту, продавать и закладывать землю, чтобы оплатить расходы королевы.

– Я знаю, – говорит он. – Бесс, я вам клянусь, я от души защищал вас при дворе. Я говорил о вас с Ее Величеством так часто и так смело, как только мог решиться. Но она не хочет платить. Все мы, ее слуги, беднеем, служа ей. Уолсингему приходится платить шпионам из собственного кармана, и она не возмещает расходы.

– Но это же состояние, – говорю я. – Тут речь не о подкупе предателей и плате шпионам. Только страна, которая платит налоги и подати, может себе позволить содержать королеву. Будь мой господин человеком попроще, она бы его уже разорила. А так он просто не может расплатиться с долгами. Он даже не понимает, насколько серьезно наше положение. Мне пришлось заложить фермы, чтобы покрыть его долги, пришлось продать землю и огородить общинные выгоны, вскоре ему придется продавать свою собственную землю, возможно, даже один из фамильных домов. Мы потеряем на этом фамильный дом.

Сесил кивает.

– Ее Величество с отвращением говорит о тратах на содержание шотландской королевы, – говорит он. – Особенно когда мы расшифровываем письмо и обнаруживаем, что она получила огромное количество испанского золота или что ее семья выплатила ей вдовье содержание через тайных посланников. Это королева Мария должна вам платить за свое содержание. Она живет у нас даром, когда наши враги шлют ей деньги.

– Вы же знаете, она никогда мне не заплатит, – с горечью возражаю я. – Она жалуется моему господину на бедность, а мне клянется, что никогда не станет платить за свою тюрьму.

– Я поговорю с королевой еще раз.

– Если я пришлю счет за месяц, это поможет? Я могу подготовить отчет по тратам за каждый месяц.

– Нет, это ее разозлит сильнее, чем одна просьба дать побольше денег. Бесс, нет никакой возможности, что она вам все возместит. Придется с этим смириться. Она ваш должник, и вы не можете заставить ее расплатиться.

– Тогда придется продать еще часть земли, – мрачно отвечаю я. – Будем молиться, чтобы сбыть шотландскую королеву с рук до того, как нам придется продать Чатсуорт.

– Боже, Бесс, все так плохо?

– Клянусь, нам придется продать один из наших больших домов, – отвечаю я; у меня такое чувство, будто я ему говорю, что умрет ребенок. – Я потеряю часть собственности. Она не оставляет нам выбора. Золото утекает по шлейфу шотландской королевы, и ничего не поступает взамен. Мне приходится где-то брать деньги, и вскоре для продажи у нас останется только мой дом. Подумайте обо мне, мастер Сесил, подумайте о том, откуда я родом. Подумайте о той девочке, что при рождении не получила ничего, кроме долгов, и поднялась на ту высоту, которой я сейчас наслаждаюсь; а теперь подумайте, что мне придется продать дом, который я сама купила, и перестроила, и сделала своим.

Б., в этот раз у меня все получится. Это мой шанс. Я не подведу тебя. Ты снова увидишь меня на троне, а я увижу тебя во главе своей армии.

Мари

Это мой шанс соблазнить Сесила, и я готовлюсь тщательно, как генерал к военной кампании. Я не встречаю его, когда он приезжает, я позволяю Бесс быть главной за обеденным столом, дожидаясь, пока он отдохнет с дороги, хорошо поест, слегка выпьет, и тогда я войду в обеденный зал Чатсуорта.

Двери выходят на запад, так что, когда я войду, а за спиной у меня будет открытая дверь, со мной вместе войдет солнце, и его ослепит свет. Я, как всегда, оденусь в свои цвета, черный и белый, белая вуаль так подходит к моему лицу, она прикрывает лоб, и лишь несколько темных локонов спадают вдоль лица. Платье у меня узкое, такое узкое, что я едва могу вздохнуть, – за эти месяцы в тюрьме я пополнела больше, чем мне нравится, – но у меня, по крайней мере, есть выразительные изгибы фигуры плодовитой молодой женщины, я не старая дева-палка, как королева, которой он служит.

Я надеваю рубиновое распятие, под горло, оно подчеркивает чистейшую белизну моей кожи, и оно порадует епископа Росского. Туфли на мне тоже рубиново-красные, как и полускрытая нижняя юбка, которую Сесил увидит, если я приподниму платье, чтобы шагнуть на ступеньку, и покажу ему, какие у меня стройные щиколотки и вышитые чулки. Сочетания набожности, рубинового распятия и соблазна, рубиновых каблучков и алой нижней юбки достаточно, чтобы ввергнуть большинство мужчин в лихорадку похоти и почитания.