Я вижу, что Герберт Грейси слегка теряется, застав Бесс в ее логове, окруженную книгами, исписанными писарским почерком; два писаря, склонив головы, пишут под ее диктовку. Воспользовавшись мгновением замешательства, я подхожу к ней, беру ее за руку, целую и шепчу на ухо: «Берегись».

Понимает она не так быстро, как шотландская королева.

– Чего, что такое? – спрашивает она, громко, как дурочка.

– Это Герберт Грейси, он от Сесила.

Она тут же расплывается в улыбке.

– Добро пожаловать, – говорит она. – Как господин секретарь?

– Здоров, – отвечает Грейси. – Но просил меня переговорить с вами с глазу на глаз.

Она кивает писарям, и они собирают перья, готовые выйти.

– Здесь? – спрашивает она, словно графине пристало заниматься делами в конторе писаря.

– Пойдем в галерею, – прерываю ее я и, воспользовавшись возможностью пойти с нею впереди, снова пытаюсь ее предупредить: – Он расследует заговор с целью освобождения королевы. Говорит, ты в нем участвуешь. С человеком по имени Томас Джерард.

Она ахает, и я понимаю все.

– Жена, – шепчу я почти со стоном, – что ты натворила?

Она не отвечает мне, она не обращает на меня внимания, хотя я рискую собственной шеей, перешептываясь с нею. Она оборачивается к молодому мистеру Грейси, стоящему на ступеньку ниже нее, и протягивает ему руку с открытой честной улыбкой.

– Мой муж говорит, что Сесил знает о заговоре Джерарда, – быстро произносит она. – Это из-за него вы здесь?

Я подавляю ужас от этой простоты. Если бы она меня послушалась, если бы не действовала, как считает нужным, с этой вечной независимостью.

Он берет ее руку, словно они скрепляют сделку, и кивает, пристально глядя на Бесс.

– Да, это по поводу заговора Джерарда.

– Вы, должно быть, думаете, что я поступила очень глупо, – говорит она. – Я пыталась все сделать правильно.

– В самом деле?

– Я собиралась сегодня рассказать мужу, он об этом ничего не знает.

Быстрого взгляда карих глаз мистера Грейси на мое оцепеневшее от ужаса лицо хватает, чтобы убедиться, что это так, и он возвращается к Бесс.

– Мой слуга, Джон Холл, пришел сказать, что кто-то пытался его подкупить, чтобы он вывел шотландскую королеву на пустошь, где ее встретили бы друзья и увезли с собой.

Человек Сесила снова кивает. Меня поражает, что это для него не новость, он уже все об этом знает; он слушает, чтобы убедиться, что Бесс не лжет. Это не допрос, это ловушка.

– Говори правду, жена, – предупреждаю ее я. – Не пытайся защитить своих слуг. Это важно.

Она поворачивает ко мне бледное лицо.

– Знаю, – говорит она. – Я расскажу мистеру Грейси всю правду, а он скажет моему доброму другу мистеру Сесилу, что я честна и верна, как всегда.

– Что вы сделали, когда ваш слуга Джон Холл пришел к вам? – спрашивает ее мистер Грейси.

– Я спросила его, кто еще замешан в заговоре, и он назвал мистера Роллстона и сэра Томаса Джерарда и сказал, что за ними может стоять кто-то еще, кто-то более знатный.

– И что вы сделали?

Бесс смотрит на него с открытой улыбкой.

– Ну, думаю, вы посчитаете меня коварной женщиной; но я подумала, что если пошлю Джона Холла к этим людям, чтобы сказал, что можно продолжать, он сможет выяснить имена заговорщиков и есть ли за ними кто. А потом я могла бы рассказать мистеру Сесилу обо всем заговоре, а не о никчемной его ниточке.

– И он вам докладывал?

– Я его сегодня не видела, – отвечает она и смотрит на него, внезапно понимая. – Ох, вы его схватили?

Грейси кивает.

– И его сообщников.

– Он сразу пришел ко мне, хотя они его подкупили, – говорит Бесс. – Он верен, я за него поручусь.

– Его допросят, но не станут пытать, – говорит Грейси.

Он говорит между делом, я отмечаю, что пытка теперь стала обычной частью допросов Сесила и о ней можно говорить при даме в доме графа, не извиняясь. Вот до чего мы дошли: человека могут схватить без ордера, без единого слова от мирового судьи, без разрешения его хозяина и пытать по воле Сесила. Прежде было не так. Это не английское правосудие. Не так это должно происходить.

– И вашим намерением было только раскрытие всего заговора, прежде чем вы поставили бы в известность мужа и секретаря Сесила? – удостоверяется он.

Бесс широко открывает глаза.

– Конечно, – говорит она. – А что еще? И Джон Холл вам скажет, что я дала ему именно такое распоряжение. Заманить их и доложить мне.

Герберт Грейси доволен, а то, что говорит Бесс, похоже на правду.

– Тогда я должен просить прощения за вторжение и покинуть вас.

Он улыбается мне.

– Я обещал, что это займет всего минуту.

– Но вы должны поесть! – настаивает Бесс.

– Нет, я должен идти. Мой хозяин сразу же ждет меня обратно. Я должен был только убедиться в том, о чем вы мне любезно рассказали, взять под стражу имеющих к этому отношение и доставить их в Лондон. Благодарю вас за гостеприимство.

Он кланяется Бесс, кланяется мне, поворачивается и уходит. Мы слышим, как его сапоги для верховой езды стучат по каменным ступеням, и только потом понимаем, что нам ничто не грозит. Мы даже не дошли до галереи, допрос произошел на лестнице. Все началось и закончилось в мгновение.

Мы с Бесс смотрим друг на друга, словно над нашим садом пронеслась буря, уничтожившая все цветы, и не знаем, что сказать.

– Что ж, – говорит она с притворной легкостью, – значит, все хорошо.

Она поворачивается, чтобы оставить меня, вернуться к своим делам, словно ничего не случилось, словно она не встречалась с заговорщиками в моем доме, не вступала в сговор с моими слугами и не пережила допрос, учиненный одним из агентов Сесила.

– Бесс! – окликаю я ее.

Выходит слишком громко и слишком резко.

Она сразу останавливается и поворачивается ко мне.

– Милорд?

– Бесс, скажи мне. Скажи мне правду.

Выражение ее лица не мягче камня.

– Все, как ты рассказала, или ты думала, что заговор может пойти дальше? Ты думала, что королеву можно соблазнить, чтобы она дала согласие на побег, и ты бы выслала ее с этими людьми, подвергнув опасности, а возможно, и на смерть? Хотя ты знала, что она должна просто подождать здесь, чтобы ее вернули на престол и возвратили ей счастье? Бесс, ты думала поймать ее в ловушку и уничтожить в те последние дни, что она в твоей власти?

Она смотрит на меня, словно совсем меня не любит, словно никогда не любила.