— Согласно приказу курсант Вангол направляется на ускоренные курсы немецкого языка, через час отправка, сбор у КПП. Вопросы есть?

— Нет, — ответил Вангол.

— Идите.

Вангол вышел из кабинета и почти бегом бросился в казарму. Значит, не совсем дураки сидят в Генштабе. Не все слепо верят в союзнические отношения с Гитлером. Вангол был доволен, в отличие от большинства он давно в совершенстве овладел теми дисциплинами, которые преподавались здесь, и ему хотелось чего-то большего.

Интересно, куда их отправят? В Москве это или где-то в другом городе? — думал Вангол, укладывая вещмешок. Оказалось, в Москве. Лефортовские казармы, из окон видна Яуза, в просторных казармах было светло и чисто. Курсанты небольшими группами были прикреплены к преподавателям. С раннего утра, сразу после физзарядки и завтрака, до позднего вечера занимались только одним — освоением языка. Здесь учили не просто иностранному языку, здесь учили думать на том языке, которым ты овладеваешь. Лучшие лингвисты страны, используя совершенные методики, преподавали десятки языков почти всех стран мира. Вангол изумлённо наблюдал, как небольшая группа курсантов в течение нескольких часов то хором, то по очереди произносили один и тот же звук. Это были китаисты. Ванголу и той группе, куда он попал, тоже досталось.

— Товарищи курсанты, с этой минуты вы приступаете к изучению великого немецкого языка, языка, на котором говорит в этот час большая часть Европы. За шесть месяцев, которые нам отведены, вам придётся научиться говорить и понимать немецкую речь, читать и писать по-немецки, думать по-немецки и видеть немецкие сны. Можете не сомневаться, так будет. Вы способны справиться с этой задачей, иначе вы сюда не попали бы. С этой минуты даже в повседневном общении запрещено разговаривать по-русски, только по-немецки. Вопросы есть?

Вопросов не было. Вернее, вопросы были, но никто не знал, как задать их на немецком, поэтому все молчали. Высокая худая женщина в роговых очках, в военной, тщательно подогнанной форме по-немецки приказала всем сесть и открыть спецучебники. С этого и начался кошмар под названием ускоренный курс, но через два месяца упорных, нескончаемых занятий немецкий язык вдруг стал понятен. Оказалось, что очень важно именно понять этот язык, и тогда стало легче. Преподаватели, сменяя друг друга, буквально вбивали в головы курсантов словарный запас и произношение, не все курсанты выдерживали периодические тесты и зачёты. Группа постепенно редела, из тридцати к четвёртому месяцу в ней осталось двенадцать, но эти двенадцать дошли до последнего экзамена. В конце мая сорок первого года Вангол и ещё трое курсантов были отправлены для продолжения обучения в Новосибирск, где недалеко от города располагалась совершенно секретная разведшкола Главного разведывательного управления. Именно здесь ковались железные кадры советской разведки, именно здесь избранные из сотен и тысяч становились профессионалами, но это была тяжёлая и изнурительная работа, требовавшая полной самоотдачи. Дороги обратно отсюда уже не было ни у кого.

Поезд медленно втягивался в пригород, Вангол стоял в тамбуре у открытой двери и полной грудью вдыхал чистый сибирский, пахнущий весенними цветами воздух. По встречному пути, издали казалось, лоб в лоб шёл эшелон, и чем ближе он приближался, тем тревожнее становилось на душе Вангола. Он буквально всем своим телом вдруг почувствовал тревогу и опасность. Его руки инстинктивно сжались на поручнях. Когда встречный воздух от пролетавших мимо вагонов ударил его в лицо, он понял: в этом поезде ехал его лютый враг, недобитый им и выживший, в, казалось бы, невозможных для этого условиях, сумевший вырваться на свободу Остап. Промелькнувшие вагоны унеслись вдаль, а Вангол, чуть побледнев, стоял в тамбуре, всё так же крепко вцепившись в поручни. Теперь он знал одно из основных правил разведчика: если вытащил оружие — стреляй, нож — бей, но бей наверняка. Только убедившись, что враг сражён, уходи, недобитый враг опаснее. Теперь Вангол был другим, а тогда, тогда…

Воспоминания нахлынули на Вангола. Он вдруг увидел смеющееся лицо Тинги, бегущей к нему. Услышал её звонкий и лёгкий, как журчание весеннего ручейка, смех. Увидел пепелище сгоревшего чума и себя, лежащего на могиле Тинги. «Я его найду, я его найду, эта тварь не должна ходить по земле, в лучшем случае она должна в ней лежать». В Ванголе кипела ненависть, как будто всё произошло только вчера, как будто он, только-только последний раз поцеловав камни, закрывшие от него тело любимой, встал на ноги и поднял глаза к небу.

Он посмотрел на небо. Небольшие облачка висели в нём, насквозь пронизанные солнечными лучами. Солнце слепило и согревало обдуваемое ветром лицо Вангола. Он успокоился, вернулся в вагон и стал собирать вещи. Поезд прибывал на вокзал.

Река жила своей ночной жизнью. На перекатах шумела ровным гулом разбивавшаяся о каменья вода, тихо шипела на пологих сливах и, бурля и пенясь, вырывалась из ям, творя водовороты и бугры. В тёмных глубинах, в ямах за камнями стаями стоял крупный окунь. Особняком в тихом течении, сонная, пережидала ночь крупная щука. У берегов лютовал ночной хищник налим, хватая и всасывая в свою ненасытную утробу зазевавшуюся мелкую рыбёшку. Ближе к рассвету из укромных мест на охоту выходил крупный таймень, резвясь, вылетал из воды, изгибаясь в воздухе метровой дугой, падал шлепком, пугая сонную рыбёшку, и тут же мощным рывком догонял и хватал пытавшуюся уйти от него добычу. Утренний туман как молоко растекался над рекой, укрывая вышедших на водопой лосей. Крупный сохатый, войдя с косы в воду, долго пил, опустив голову на могучей шее. И только шум выдыхаемого им воздуха нарушал тишину. Пофыркивая и часто отрываясь от воды, рядом пили матки. Восток светлел, и предрассветный ветерок, чуть шевеля кроны сосен, своим шелестом нарушал звенящую тишину спящих берегов.

Ещё не взошло солнце, как Такдыган разбудил крепко спавшего Игоря.

— Вставай, пока не упала роса, уходить надо, следов не будет. Идут за нами.

Протирая ладонями заспанное лицо, Игорь спросил:

— Откуда ты знаешь, Такдыган, что за нами идут? Лошади не пройдут там, где мы прошли.

— Люди идут. Пешим ходом. Сейчас они спят у костра. Ночью варили мясо и пили чай. Они далеко от нас, но нам нужно спешить. Есть будем в дороге.

— Хорошо. Я готов, — сказал Игорь, отвязывая оленя.

Через два часа, петляя между скалками, они спустились к реке. Солнце уже встало. Перед ними открылась широкая гладь реки. Раздвинув берега, она сверкала своими плёсами. Воздух, чистый и прозрачный, звенел от многоголосья птиц, дурманяще пах многоцветьем наступавшего таёжного лета. Где-то рядом мощным трубным звуком призывал к себе самку удод, наперебой куковали кукушки. Откуда-то издалека по реке донёсся медвежий рёв.

— Слышишь, медведь ревел? Пока ты спал, я поставил колья на медвежьей тропе. Если наколется, будет искать обидчиков. — Такдыган хитро улыбнулся, оглядевшись по сторонам, остановился. — Здесь перейдём, — махнув рукой в сторону того берега, сказал Такдыган и вошёл в реку.

Оленей, дав им напиться, вели в поводу. Глубина доходила до колена, иногда почти до пояса. Они медленно, борясь с сильным течением, цепочкой, ведомые стариком, переходили поток. Игорь, сжав побелевшие губы, упорно шёл за Такдыганом, превозмогая лютый холод ледяной воды, сковывавшей тело, и страх, подступавший к нему, когда дно вырывалось из-под ног, а вода тащила, пытаясь увлечь за собой в свои сверкающие на солнце, но почему-то страшные быстрины. Выйдя на берег, они сразу углубились в тайгу и ещё два часа шли пешим ходом. Только потом, уже согревшись, сели на оленей и продолжили путь.