Томичи встречали сибирских министров как героев. На перроне выстроился почетный караул из офицеров. С привокзальной площади напирала толпа празднично одетых обывателей. Многие были с цветами. Радостные лица. Звуки духового оркестра. Ясный солнечный день. И всюду бело-зеленые флаги.

Я давно обнаружил странную закономерность, что особенно здоровым и сильным чувствуешь себя накануне болезни, а счастливым и умиротворенным – в преддверии тяжких испытаний и невзгод. Те десять дней в Томске в августе 1918 года были настоящей идиллией, своего рода апофеозом нашего семейного счастья. Как похорошела Полина за полмесяца нашей разлуки! Она чуточку располнела в гостеприимной семье Андреевых, успокоилась и очень соскучилась по мне. Петенька тоже сразу узнал меня и попросился на ручки.

А когда он произнес по слогам слово «па-па», я был готов умереть от счастья.

«Боже! Как я их люблю! Спасибо тебе за все!» – возносил я молитвы Господу по ночам, когда Полина, свернувшись клубочком, спала рядом.

Ни одной ссоры, ни одного резкого слова, даже намека на какую-то обиду не было промеж нас в эти дни. Мы были молоды, счастливы и любили друг друга, как никогда до и после этого.

15 августа 1918 года был объявлен праздничным днем. Отменены занятия в правительственных, общественных и частных учреждениях. Все здания в центральной части Томска были убраны бело-зелеными флагами. Улицы полны народа. Звонили колокола во всех церквах.

В 11 часов утра в честь открытия сибирского парламента архиерей отслужил молебен в Троицком соборе. Потом состоялся парад сибирских и чехословацких войск.

Муромский и председатель думы Меркушев стояли на самом верху, у губернского правления, как главные виновники торжества.

Премьер-министр, приняв позу древнеримского оратора, торжественно вещал с трибуны:

– Сегодня открывается Сибирская областная дума. Ее состав не полон. А сама она избиралась в ненормальной обстановке, но открытие думы – праздник. Оно показывает, что в стране наступил порядок, и что правительство преследует цели создать демократический строй, где власть действует наряду с народом. Положение о думе будет изменено, состав ее будет расширен, и дума в преобразованном виде будет сотрудником власти на пути к возрождению России и Сибири. Да здравствует великая Россия! Да здравствует свободная Сибирь!

И тут же он обратился к военным:

– Могучим оплотом правительства является славная Сибирская армия. Вместе с нашими доблестными братьями – чехословаками – она освободила Сибирь и будет помогать освобождению России в борьбе с исконным врагом славянства. Да здравствует Сибирская армия! Наздар[136], славные чехословаки!

Когда премьер-министр проезжал по Садовой, дамы из толпы набросали в его автомобиль столько цветов, что авто превратилось в большую передвижную клумбу, а сам Пётр Васильевич больше походил на садовника, чем на государственного деятеля.

Университетскую библиотеку, где вот-вот должна была начать свою работу Сибирская областная дума, осаждали толпы обывателей. Даже членам думы и правительства с трудом удалось протиснуться внутрь здания.

В президиуме – почетный председатель думы Григорий Николаевич Потанин.

Он кое-как, с чужой помощью взобрался на трибуну и своим тихим, но твердым голосом сказал:

– Никакая власть не имеет права одну часть государства превращать в отвал нечистот и отбросов, накопившихся в другой. Человека, убежденного во благе политической свободы личности… коробит взгляд на народную массу как на тесто, как на какую-то мастику, из которой экспериментатор готовится лепить свои фантазии. Сибири нужен такой государственный строй, при котором все люди станут развитыми индивидуальностями. У нее для этого есть все предпосылки. Пожалуйста, не упустите их…

А вечером мы всей семьей гуляли по Почтамтской. Возле театра «Интим» какая-то девочка-подросток, уже снискавшая славу известной прорицательницы, за деньги предсказывала прохожим их судьбу.

– Дорогой, ты хочешь знать, что с нами будет? – спросила меня Полина.

– Нет, – твердо ответил я и крепче прижал к себе сынишку, сидевшего у меня на руках.

– Но почему? – удивилась жена.

И вдруг она заметила шарманщика с обезьянкой на плече. Бородатый седой старик, чем-то похожий на Потанина, накручивал на своем старом, разваливавшемся инструменте какую-то жалостливую мелодию. Гуляющие люди останавливались возле него, бросали в черную, потрепанную шляпу монеты и банкноты, а умная обезьянка вытягивала из вращающегося стеклянного лотка бумажные фанты.

– Ты только посмотри, какой миленький зверек. Он же не может предсказать ничего плохого, – прощебетала Полина и порхнула к шарманщику.

Не успел я и рта раскрыть, как обезьянья волосатая лапка протянула Полине фант.

– Интересно, что там? – приговаривала жена, разворачивая туго закрученную бумажку.

Она прочла предсказание и, пожав плечами, протянула его мне:

– Какая-то странная молитва. Одни общие слова. А ты что думаешь?

«Боже, даруй им разум и душевный покой – принять то, что они не в силах изменить, мужество – изменить то, что возможно, и мудрость – отличить одно от другого. Аминь».

Я ничего не ответил, но настроение у меня почему-то испортилось, и гулять дальше расхотелось.

Еще одна тетрадь рукописи была прочитана. За окном начинался серый монреальский рассвет. Спать совершенно не хотелось, и Сергей отправился на кухню за очередной порцией кофе.

Он включил кофеварку, сел на стул, наблюдая, как душистая жидкость наполняет прозрачную чашу. Вдруг сзади его шею обвили теплые и мягкие руки. И сладострастные губы Анны волнующе зашептали ему на ухо:

– Боже, как я тебя хочу! Как я соскучилась по нормальному русскому мужику!

Проворные пальцы расстегивали пуговицы его рубашки, а пухлые губы искали его губ. И нашли, а потом ее язык встретился с его языком.

– Пойдем скорее к тебе в комнату, я изнемогаю от желания со вчерашнего дня. Я хотела напоить Жаклин, а потом прийти к тебе, но сама напилась тоже, и мы уснули одновременно. Умоляю тебя, Серёженька, возьми меня…

Редкий мужчина устоял бы на его месте. Сергей не стал исключением.

Анна оказалась очень темпераментной женщиной. Она едва сдерживала свои крики, прикрывала рот ладошкой, кусала губы, рычала, но последний прилив страсти сдержать не смогла, и глухой стон облегчения прокатился по всей квартире.

Любовники в изнеможении повалились на диван. Они лежали на спине и не говорили ни слова, с трудом переводя дыхание, когда дверь в кабинет отворилась и на пороге появилась Жаклин.

– С облегчением, племянничек! – юродствуя, заявила она. – И тебя, подруга, с пополнением твоего послужного списка! Ну как он, ничего? Оправдал твои надежды?