В зале повисла тишина. Раздались возгласы об империалистической агрессии Сибири. Спас Золотев, придав дипломатического лоска словам военного.

– Если Приуральское правительство, избранное представителями населения, проявляет желание больше координировать свои действия с Омском, а не с какой-либо другой властью, то объяснение этого, конечно, лежит не в действиях Сибирского правительства, а в объективных фактах.

До квартиры Начёткина я добрался, когда на город спустились густые сумерки. Следователь жил скромно. По аскетической обстановке было видно, что и в лучшие времена здесь мало внимания уделяли комфортному обустройству быта, а в нынешние – и совсем забыли. На кухне, куда меня сразу провел хозяин, даже приличных чашек для чая не было. Кипяток из закопченного чайника он разливал в помятые солдатские кружки. Хотя чая, как такового, у Начёткина тоже не было.

– Прошу извинить меня за скудность угощения. Но это у вас в богатой Сибири все есть, а у нас, в столице красного Урала, чай из магазинов давно исчез. Только на рынке спекулянты продают втридорога. Да и не чай, а труху всякую. Я вообще на травы перешел. Завариваю ромашку, зверобой, мать-и-мачеху. И для здоровья полезней, и для кошелька не накладно. Ну как, попробуете моего отвару?

Суетясь у плиты, следователь бубнил себе под нос:

– Значит, вы у председателя Сибирского правительства личным секретарем служите? Знавал я вашего начальника. Толковый присяжный поверенный был. Однажды на суде от моего обвинения камня на камне не оставил, присяжные единогласно оправдали его подзащитного. А это, к вашему сведению, был отъявленный головорез. Он потом еще трех человек порешил. Но я на Петра Васильевича не в обиде. Сам виноват, что поспешил с передачей дела в суд. Этот его урок я на всю жизнь запомнил. Теперь каждую мелочь, каждую детальку к делу подшиваю. А вдруг именно она станет решающей уликой?

Он закончил с приготовлением отвара и поставил дымящиеся кружки на стол. Из кармана брюк извлек измятую замусоленную бумажку с тремя кусками сахара.

– Вот, угощайтесь. Презент с парадного завтрака.

Я небрежно бросил рафинад в кружку и попросил ложку, чтобы помешать. Хозяин неодобрительно посмотрел на мои действия, но ложечку дал, однако заметил при этом:

– А я привык кушать сахар вприкуску. Так вкус лучше ощущаешь. Значит, интересуетесь убийством царской семьи? Так его превосходительство в точности изложил всю суть дела. Мне и добавить-то нечего.

– Так уж и нечего? – я лукаво посмотрел на следователя. – Никогда не поверю, чтобы у такого опытного сыщика лишних улик в загашнике не осталось.

Начёткин вздохнул.

– Ну, может быть, и остались. Только что из того?

Он взглянул на меня изучающе, словно хотел просверлить глазами мой череп и посмотреть, что у меня внутри, а потом вдруг спросил:

– А вы давно с Петром Васильевичем знакомы?

– С 1905 года.

– Значит, томский черносотенный погром захватили?

– Я чуть не погиб в здании железнодорожной управы во время его.

– То-то я смотрю, глаза у вас еврейские.

Я улыбнулся.

– Вы второй человек в моей жизни, который говорит о моем еврейском происхождении. Боюсь, что разочарую вас: я – словак или болгарин.

– Да мне-то все равно, кто вы. Главное, что не черносотенец, – отпив отвара, произнес следователь.

– Это я вам гарантирую.

Начёткин принял решение, кряхтя, поковылял из кухни, и вернулся с папкой. Совсем не с той, какую я видел у него утром.

– Здесь опись вещей, обнаруженных у убитых, – он протянул мне лист бумаги, исписанный мелким почерком. – Обратите внимание на книги, которые читала царица перед гибелью.

Под номером 1 значилась Библия. Номер 2 – первый том романа графа Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Номер 3 – Сергей Нилус «Великое в малом»[133].

– Нилус… Нилус… Где-то я слышал эту фамилию…

Оценив мою реакцию, следователь окончательно проникся ко мне доверием.

– Это так называемые «Протоколы сионских мудрецов» с пометками самой Александры Фёдоровны.

Опасения старого сыщика меня удивили.

– Ах, вот оно что. Но ведь любому умному человеку понятно, что это фальшивка. Я слышал, что это продукт деятельности охранного отделения. Мне некогда было читать подобные глупости, – отмахнулся я.

Начёткин порылся в папке и извлек из нее свежую фотографическую карточку.

– А относительно этого что вы думаете? – спросил он, протягивая мне снимок.

На оконном стекле была выцарапана свастика. Я встречал этот знак в рукописях Потанина, посвященных Индии и Китаю.

– Кажется, это символ счастья и удачи у буддистов, – простодушно произнес я и отложил снимок.

– Этот знак императрица нацарапала на стекле в комнате Ипатьевского дома, которую она занимала вместе с государем буквально накануне казни, – следователь почему-то перешел на шепот, а потом внезапно спросил меня: – Вы не читали произведений австрийского писателя Гвидо фон Листа[134]о германо-арийцах?

– Нет. Вот «Войну и мир» читал. А что, этот господин известен наравне с Толстым?

– Поймите, это вовсе не шутки. Среди членов Союза русского народа его книги, как и творения Нилуса, пользовались большой популярностью. Для них свастика символизирует чистоту германской крови и борьбу арийцев против евреев. А теперь сопоставим факты: свастика на окне, книга Нилуса с «Протоколами» в доме, где расстреляна царская семья под руководством большевика-еврея. Это же прозвучит как откровение, как страшное завещание погибшей императрицы! Начало царствования Антихриста, взрыв сатанинских сил в большевистской революции, уничтожение носителей божественной воли на земле, олицетворение сил зла в еврействе, мировой жидо-коммунистический заговор! Вот какие выводы из этих находок сделают господа офицеры. По всей России прокатится чудовищный погром невиданных размеров. Да что там по России, по всей Европе, по всему миру! И тогда народы надолго забудут о гражданских свободах, демократии. О том, для чего и делалась революция.

Следователь снова вышел из кухни, оставив меня в размышлении.

«Черт побери! А ведь он прав. Бей жидов, спасай Россию в масштабе Вселенной!»

Он вернулся с книгой под мышкой и отдал ее мне со словами: