губы ее мелко дрожат. Лицо искажается страхом, и она медленно отступает, пятясь в угол, будто загнанный зверь. Один раз она даже спотыкается. «Но ведь это всего лишь ключ», – недоумевает Соголон. Или она не видит, что это просто ключ на красной ленте? И ничего больше. Соголон делает шаг к Сестре Короля, а та при этом вскрикивает и убегает.

Ключ на красной ленте вверяется лишь женщинам особого статуса. Им отпирается дверь, куда входят лишь немногие избранные, причем к этому выбору не причастна ни одна из женщин. У Соголон в ушах до сих пор слышны сухие рыдания Эмини, которыми она давится при беге, изредка останавливаясь, чтобы не упасть. Это не на шутку озадачивает, учитывая, что каждое оскорбление, нанесенное до сих пор, эта женщина принимала, смеясь над своим обидчиком. Ее находчивость и острый язык неизменно отбривали и старейшин, и жрецов, и вельмож, и даже ее собственного брата, – а тут вдруг спасовали всего перед каким-то там ключом. Медный и даже не блестящий – вот и всё, что с виду можно про него сказать, а еще увесистый. Соголон прежде никогда такого не видела и не знала, что он собой представляет, пока на кухню для готовки не пришла та вечно улыбчивая служанка. Ее улыбка от уха до уха Соголон так раздражает, что ужас как хочется стряхнуть ее с этих растянутых губ – если надо, то и пощечиной.

– Ты разве не видела, что там снаружи? – хмуро спрашивается она.

– А что там? – знай себе улыбается служанка.

Ну что с ней делать: наорать? Подтащить к окну? Или просто спросить эту долбанутую бестолочь, не чувствует ли она, язви ее, запаха? Хочется сделать и то и другое сразу, и эти мысли зудят мурашками, пока не вспоминается, что ведь этой бабе ни разу не доводилось бывать ни на задней, ни хотя бы на дальней стороне дворца. Что до вони, то она, может, уже исчезла или они к ней обе принюхались, а может, эта двинутая жизнелюбка просто его игнорирует. Временами, правда, бывает, что служанка улыбается как бы через силу: губы растянуты, а сами глаза неулыбчивы, и она скалится как бы впустую. Сейчас она раскатывает тесто, думая испечь на камне хлеб. Соголон в это время выкладывает на стол ключ. Служанка оборачивается со своей всегдашней улыбкой, но та исчезает с ее лица при одном лишь виде этой вещицы.

– А… о… откуда это? – выдыхает она. Заикание, опаска, с какой она отходит от стола, говорят сами за себя. – Как оно к тебе попало?

– Прислали во дворец, – отвечает Соголон.

– О боги, – потрясенно шепчет женщина. – Прислали тебе?

– Нет.

– Уповай на богов. Доверься им. Только боги и могут спасти, по вере твоей.

– Я же говорю: прислали не мне.

– А кому?

– Кому прислали, тот сразу убежал.

– Должна бежать и ты!

– Что значит этот ключ?

– Нет, ты и впрямь из буша.

– Ты сейчас нашла время грубить? Я тебе задаю вопрос.

– Милочка, да если кто-то его получает, то он умрет смертью.

Женщина подходит к окну, всё так же говоря без умолку, но не с Соголон.

– Да, так оно и есть. Всё одно к одному. Она Сестра Короля, а Король, он ведь почти что божество. Так кто же посмеет убить сестру бога, а? Кто?

– Женщина, вразумись.

– Она приговорена к смерти, но никакая рука не может ее убить. Когда мужчине надоедает старая жена, но та не хочет уступать место новой, или когда богатей скрывает незаконнорожденную девочку, или замедленное дитя, или уродца, или оно рождается луноликим. Так вот их засылают туда, девонька, ключ на красной ленте открывает ту дверь. Я слыхала, что тем ключом можно впустить, но выпустить обратно никаким ключом уже нельзя.

– Я вижу, ты из тех, кто своими объяснениями нагоняет лишь больше тумана?

– Скоро придут стражники, чтобы схватить тебя. Клянусь богами, я уповаю, что не заберут и меня тоже.

– Но ведь я ничего не сделала?

– Но ведь ты с ней.

– Ты тоже.

– Доверься богам. Доверься воле их.

– Так куда же ее пошлют?

– В Манту, – отвечает женщина с глазами, полными запредельной жалости.

Ночь все длится. Гигантский крокодил съел половину луны. Соголон вскакивает с постели оттого, что голос, похожий на ее собственный, говорит, что пора. Да, именно сейчас, когда ночь уже старится, но вокруг всё еще темно. Сухая еда засунута в мешок, нож подвешен к поясу. Она хватает кожу с прорезями, чтобы надеть на голову, и тут дверь под ударом слетает с петель. В комнату врываются непонятно кто – мужчины или женщины, – просто все в белом, с щелями для глаз. Соголон пятится к окну, а они рассыпаются вокруг веером. Она чиркает в воздухе ножом, но из темноты по руке бьет посох и вышибает его из ладони. Она отступает к окну, пока не стукается задом о подоконник. Всё это время ее молча теснят. «Им по нраву, когда ты дерешься», – говорила ей служанка. Тому, что ближе, Соголон дает тумака и успевает пнуть еще одного, но тут на нее наваливаются сразу двое, хватая за обе руки, а третий дважды лупит кулаком в живот. Соголон бессильно обвисает на пол. Чужие руки стягивают с ее головы кожаную маску и хватаются за тунику, которая тут же рвется. Руки ей связывают веревкой и тащат по каменному коридору. То, что они никак не отзываются на ее крики, заставляет думать, что они глухи, пока один из них не шлепает ее рукой по губам. Кто-то кряжистый хватает Соголон за талию, взваливает себе на правое плечо и как ни в чем не бывало топает дальше.

Фигуры в белом вытаскивают их с Эмини из дворца; некоторые из них там остаются. И она, и Сестра Короля по дороге силятся высвободиться, извиваются на плечах своих пленителей и пытаются как-то лягнуть ногой, но хода процессии это не замедляет. Эмини ругается на чем свет стоит, пока к ней сзади кто-то не подходит и не затыкает рот кляпом. Еще один приближается к Соголон, но отходит, когда она утихомиривается.

Их подтаскивают к бассейну в форме полумесяца, который еще не до конца наполнен дождями, привязывают к их рукам длинные веревки и кидают в воду. Слышно, как Эмини что-то вопит в кляп. Это единственное, что удерживает от крика саму Соголон. Два белых балахона забредают в бассейн, хватают их за головы и запихивают под воду. Соголон задыхается. Голову ей обхватывает сильная рука, сжимая так крепко, что