Госпожа опять позвала меня.

— Помоги мне спуститься, Реджеп. Я хочу сама посмотреть, что они там делают внизу.

— Ничего не делают, Госпожа, — сказал я. — Нильгюн-ханым читает, Фарук-бейушел.

— Куда можно уйти в такое время? Что ты рассказал им? Не ври.

— Я не вру, — сказал я. — Пойдемте, я вас уложу. — Я вошел в ее комнату.

— В этом доме что-то происходит… Не ходи ко мне в комнату, хватит здесь рыться! — сказала она, входя следом за мной.

— Госпожа, ложитесь в кровать, а то потом устанете, — уговаривал я, как вдруг услышал, что Метин меня зовет, — я испугался и сразу пошел к нему.

Метин, качаясь, подошел ко мне и сказал:

— Смотри. Смотри, что получилось, Реджеп! — он любовно смотрел на кровь, струившуюся из запястья. Оно было разрезано, но не глубоко, просто царапина. А потом он вспомнил про страх и почувствовал раскаяние, видимо, подумал обо мне, о чем-то повседневном.

— Аптека сейчас открыта? — спросил он.

— Открыта, — ответил я. — Сначала возьмите вату, Метин-бей!

Я быстро спустился вниз. Стал искать вату в шкафу.

— Что случилось? — спросила Нильгюн, не отрываясь от книги.

— Ничего! — ответил Метин. — Я порезал руку. Я дал ему вату; и, когда он прикладывал ее к ране, Нильгюн подошла посмотреть:

— А, не руку, только запястье, — сказала она. — Ничего страшного. Как ты так?

— Ничего страшного? — удивился Метин.

— Что в этом шкафу, Реджеп? — спросила Нильгюн.

— Подумать только, ничего страшного! — обиженно сказал Метин. — Я еду в аптеку.

— Там всякая ерунда, барышня, — ответил я.

— Разве не осталось никаких старых вещей от папы или дедушки? — спросила Нильгюн. — Что они писали?

Я задумался, а потом быстро сказал:

— О том, что нет Аллаха!

Нильгюн улыбнулась, и ее лицо стало очень красивым.

— Откуда ты знаешь? — спросила она. — Они тебе рассказывали?

Я ничего не ответил. Закрыл шкаф. Услышав, что Госпожа опять зовет меня, поднялся к ней, снова уложил ее в постель и уверил, что внизу ничего не случилось. Она попросила меня налить чистую воду в графин. Я отнес ей воду и спустился вниз, Нильгюн опять читала. Тут я услышал легкий шум на кухне. В саду, за дверью стоял Фарук-бей, у него почему-то не получалось открыть. Я открыл ему.

— Дверь же не запрета, — сказал я.

— У вас весь свет горит, — сказал он, резко выдохнув мне в лицо алкогольные пары: — Что случилось?

— Ждем вас, Фарук-бей, — ответил я.

— А, меня! — сказал он. — Надо было вам на такси ехать. А я смотрел танец живота.

— Если вы о Нильгюн-ханым, то с ней все в порядке, — сказал я.

— В порядке? Не знаю, — сказал он, слегка удивившись. — Она хорошо себя чувствует?

— Хорошо. Входите, пожалуйста, в дом.

Он вошел. Потом обернулся, посмотрел в темноту, на бледный фонарь за калиткой, куда-то туда, словно хотел сходить в последний раз и вернуться. Потом он открыл холодильник и взял бутылку. Внезапно он сделал два шага назад, будто потерял равновесие от тяжести бутылки в руках, и грузно упал на мой стул. Он тяжело дышал, как люди, испытывающие проблемы с дыханием.

— Пожалели бы вы себя, Фарук-бей, — сказал я. — Никто столько не пьет.

Он долго молчал, а потом ответил: «Знаю». И больше ничего не сказал. Сидел в обнимку со своей бутылкой, как маленькая девочка с любимой куклой.

— Налить вам суп? — спросил я. — У меня есть бульон.

— Налей, — согласился он, еще немного посидел, а потом ушел нетвердой походкой.

Когда я принес ему суп, вернулся и Метин. Ему приклеили на запястье тонкий пластырь.

— Аптекарша спрашивала про тебя, сестра! — сказал он. — Удивилась, узнав, что вы не поехали в больницу.

— Да, — ответил Фарук. — Но мы никуда не опаздываем. Еще успеем.

— Что ты такое говоришь, — сказала Нильгюн. — Ничего со мной не будет.

— А я видел танец живота, — сказал Фарук. — Вместе с придурками-туристами в фесках.

— Ну и как? — весело спросила Нильгюн.

— Интересно, где моя тетрадь? — поинтересовался Фарук. — Я бы, по крайней мере, почитал тебе что-нибудь из тетради по истории.

— Остолопы… Все из-за вас, — бормотал Метин.

— Метин, ты хочешь вернуться в Стамбул? — спросил Фарук. — В Стамбуле все то же самое!

— Да еще вы оба пьяные. Машину-то некому вести, — заметила Нильгюн.

Метин вскочил:

— Я поведу!

— Нет, сегодня вечером мы будем сидеть здесь, мирно и спокойно, как полагается братьям и сестре, — сказала Нильгюн.

— Все — рассказы! — произнес вдруг Фарук-бей. Немного помолчал, а потом добавил: — Рассказы, существующие без всякой причины…

— Нет! Я всегда буду говорить — у всего есть причина.

— Бог с тобой! Тебе еще не надоело?

— Замолчите, все, хватит! — прикрикнул Метин.

— Интересно, какими бы мы были, если бы родились на Западе? — задумчиво спросил Фарук. — Вот если бы мы родились во французской семье? Интересно, Метин был бы счастлив?

— Нет, — сказала Нильгюн. — Он хочет в Америку.

— В самом деле. Метин?

— Ш-ш-ш, хватит, замолчите! — рявкнул Метин. — Я хочу спать.

— Метин-бей, не ложитесь здесь, — сказал я. — Вы простудитесь.

— А ты не лезь.

— Вам, может, тоже принести супа?

— Ах, Реджеп! — вздохнул Фарук-бей. — Реджеп-Реджеп!

— Принеси! — попросил Метин.

Я спустился на кухню, налил суп и ему. Когда я принес его, Фарук-бей уже лежал на втором диване. Глядя в потолок, он разговаривал с Нильгюн. Они смеялись. А Метин рассматривал какую-то пластинку.

— Вот здорово! — воскликнула Нильгюн. — Как одноклассники в школьной спальне.

— Вы не хотите подняться наверх и лечь там? — спросил я, но тут услышал, что меня опять зовет Госпожа. Поднялся наверх. Понадобилось много времени, чтобы успокоить ее и уложить в постель. Она хотела спуститься вниз. Я дал ей персик. Прикрыв дверь и спустившись вниз, я увидел, что Фарук-бей уже задремал; он издавал необычный, глубокий храп, напоминавший храп стариков, много повидавших на своем веку.

— Сколько времени? — прошептала Нильгюн.

— Уже полчетвертого, — сказал я. — Вы тоже собираетесь спать здесь?

— Да.

Я поднялся наверх, Вошел по очереди в каждую комнату, взял покрывала и принес их вниз. Нильгюн поблагодарила меня. Фарука-бея я тоже укрыл.