что его путают со Степаном Олейником, “мало знают” и т. п. На пленуме от секции литературы пришлось докладывать мне (Марков дипломатично исчез). Рассказал шире об этом поэте, чтобы дать представление. И все же… Соловьев-Седой, разжиревший, пузатый, ехидно спрашивает: “А кто из поэтов российских этого поколения уже выдвигался?” Дали справку, что выдвигались. “А песни на его слова пишут?” Сказали, что пишут».

Интересно читается дневник Олеся Гончара, я специально не стал переводить слово «украиножоры». Да оно и не переводится, являясь синонимом слова «украинофоб». Чувствуется, насколько задет представитель Украины фактом недостаточного внимания к писателям его орденоносной республики. Ну а кто виноват-то? Столько наплодили литераторов, а страна-то многонациональная! Одной республике дашь – другая обидится. Выход напрашивается один: не надо скупиться на премии!

На заседании возникла серьезная стычка с актером Алексеем Баталовым, настаивавшим на кандидатуре мультипликатора Федора Хитрука: «Этот Хитрук, мол, это наш Дисней, международное признание, мастер несравненный, и если сопоставлять его с Олейником…» Пришлось Гончару вставать и в нерве доказывать, что «Украина уже десять лет не имела в Комитете никаких премий, и, наконец, это обидно и бестактно вот так сталкивать лбами представителей совершенно разных видов искусства». И вообще, «мы не подарки съехались здесь делить, а присуждать премии государственные, и Украина имеет права не меньше, чем любой другой»{390}. В итоге все-таки удалось вырвать «Гертруду» для поэта Бориса Олейника. Слава богу, дали.

Святую борьбу с московскими «украиножорами» Гончар не прекращал и позже: «Что-то непонятное варится на этой комитетской кухне. Сначала Михалков выступил на секции против кандидатуры франковцев и “Дикого ангела”, мотивируя это желанием избежать конкуренции, не создавать затруднений для автора “Разгона”, открыть шире ему дверь в премии. Пришлось защищать Алёшу [Коломийца] и франковцев, и здесь благородно поступил Марков: “Украине можем дать и две, это же Украина”»{391}, – 15 октября 1980 года. Ну вот, хоть одно доброе слово о председателе комитета! А «Дикий ангел» – это спектакль по пьесе Алексея Коломийца, поставленный Киевским театром имени Ивана Франко, «Разгон» – роман Павла Загребельного. Обращает внимание на себя словосочетание «комитетская кухня», весьма двусмысленное. Вероятно, автор дневника имел в виду столовую, где обслуживали членов комитета. А может, какой-то другой комитет…

Неудивительно, что работа в комитете не только отрывала немало времени и сил, но хорошо оплачивалась. Александр Твардовский рассказывал: «Сижу, свечу глазами в сталинском Комитете по Ленинским премиям. Притом не подумайте, что даром. У них порядок – “пожетонные”. Отсидел заседание – “жетон” – 15 рублей. Реплику в прениях бросил – 20 рублей. А с речью выступил – и того погуще»{392}. Если следовать приведенной Александром Трифоновичем классификации, то наибольшую зарплату за участие в работе комитета получали те, кто не уставал выступать на его заседаниях, то заваливая одного кандидата, то отстаивая другого. В общем, это было выгодное занятие: мало того что сам когда-то получишь премию, так еще и заработаешь.

Повседневная жизнь Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры при Совете министров СССР, просуществовавшего с 1956 по 1992 год, сосредоточена ныне в Российском государственном архиве литературы и искусства{393}. Чего здесь только нет: штатные расписания и сметы расходов комитета, протоколы заседаний, общественного обсуждения произведений, выдвинутых на соискание премий, документы тайного голосования, стенограммы торжественных заседаний, посвященных вручению почетных знаков и дипломов лауреатов, вырезки из газет о работе комитета. Так что организовано все было на серьезном бюрократическом уровне, не подкопаешься. Чрезвычайно интересно сегодня читать личные дела лауреатов, особенно в части обоснования выдвижения на премию или отказов. Сколько там можно встретить пустословия, казенщины, особенно если дело касается награждения всякого рода конъюнктурных и сиюминутных романов и книг. Таких лауреатов тоже хватало. Но были и те, чьи имена и сегодня составляют гордость отечественной литературы.

Не менее любопытно листать личные дела тех, кто не был принят даже к рассмотрению на соискание премий, среди них есть, например, маршал Семён Буденный (за мемуары «Пройденный путь» и пятитомник «Книга о лошади»), писатели Анатолий Калинин и Владимир Тендряков. Но гораздо больше тех, кого к рассмотрению приняли, а премию не дали – это Анна Ахматова, Андрей Битов, Юрий Герман, Иван Ефремов, Римма Казакова, Лев Кассиль, Валентин Катаев, Виль Липатов, Новелла Матвеева, Юрий Нагибин, Константин Паустовский, Валентин Пикуль, Борис Полевой, Илья Сельвинский, Юлиан Семёнов, Александр Солженицын, Владимир Солоухин, Юрий Трифонов и другие. Очень достойный список! Не менее почетный, чем тот, который составили писатели, получившие заветные лауреатские значки.

Здесь грех не вспомнить мудрые слова Анны Ахматовой. Лидия Чуковская вспоминала, как они обсуждали факт того, что «Евгений Винокуров, выдвинутый на Ленинскую премию, по третьему туру не прошел, зато Исаев, бездарь, прошел». И вот что по этому поводу раздраженно сказала Анна Андреевна: «Это совершенно все равно. Ленинские премии, как и все премии на свете, выдаются, бывает, правильно, чаще – неправильно. – И добавила: – Давайте условимся раз навсегда: поэт – это человек, у которого ничего нельзя отнять и которому ничего нельзя дать»{394}. А Булгаков писал, что сами придут и все дадут. Но ведь это о прозаиках…

Для кого-то из писателей было не столь важно, получит он премию или нет, другие же активно занимались «организацией» наград для себя, заискивая перед рецензентами и критиками, выискивая союзников во властных структурах, готовых нажать на соответствующие кнопки или позвонить заинтересованным лицам. У советских чиновников это называлось «спинотехника»: пойти в баню (основное место для «решения вопросов») и попариться с веничком с нужными людьми. Это считалось нормальным делом.

Материальный стимул также оказывал свое влияние, его никак нельзя списывать со счетов: на полученное денежное выражение премии можно было приобрести машину, внести пай в жилищный кооператив. Да мало ли на что можно потратить, – были бы деньги. В конце концов, ведь не все литераторы получали зарплату в редакциях журналов или находились на руководящей работе в Союзе писателей, сулившей приличный оклад. Как иронично высказался в своей поэме «За далью – даль» Александр Твардовский: «А нет – на должность с твердой ставкой в Союз писателей пойду…» Давид Самойлов очень рассчитывал получить Госпремию: «Это бы решило… финансовые проблемы и дало бы возможность года на два-три спокойно работать над прозой, не отвлекаясь на переводы», – рассказывал он Марку Харитонову, который 23 ноября 1987 года записал в дневнике: «Вдруг позвонил Давид Самойлов, позвал приехать. Я купил две бутылки “Напареули”, поехал… Хорошо выпили, Давид стал читать стихи из своей новой книги “Горсть”. Не знаю, какие стихи, но слушать их было счастьем: голос Давида, хмель в голове, присутствие поэзии, прекрасной поверх отдельных стихов или строк…»{395} В те дни Самойлов приехал