Поняла я, болезный, тебя, поняла. Хама понять недолго. Выдерживаю паузу и мерзотным, гнусавым таким, капризным голосом цежу сквозь губу:

— Хэллоу! Владелец бизнеса у телефона. Слушаю.

— Добрый день, добрый день! — хам в трубке расплывается, как пахлава на припеке. — Извиняюсь, — это он сам себя, стало быть, извиняет, — я бы хотел дать рекламу в вашем издании…

— Перезвоните через час, я провожу сейчас рабочее совещание. С вами поговорит мой менеджер, — ловко выхожу я из положения, тщательно следя за голосом.

— Да-да-да, конечно, да, конечно! — даже повизгивает от почтительности.

Неизлечимо. Запущенный случай… Мою руки.

Сижу у столика, подпираю щеку рукой — поза воспоминания. Тихо звучат «Подмосковные вечера». Вообще-то я просила «Сормовскую лирическую», но не нашли запись.

Был у меня и мой личный персональный грех телефонной подлянки. То, что я нынче прикована к телефону, как Прометей к скале, может быть, и есть возмездие за тот давний, еще в Нижнем Новгороде, ночной разговор. Прометея ведь тоже не из хулиганства к скале приковали: было, было за что. Не воруй энергоносители!

Телефон тогда взвыл у изголовья в полтретьего ночи. Ночами телефоны орут особенно истошно, с интонацией, сулящей немедленную беду. От этого сердце на две секунды останавливается, потом трепыхается у горла мышью и пикирует в район желудка. Лихорадочно шарю руками в темноте. Опрокинула будильник. Чертов будильник заверещал, в соседней комнате заплакал ребенок. Где, где трубка?! А, вот она! Нет, не она, это футляр от очков! Где?! Нашла наконец! Забубнили пьяные голоса. Не меньше трех их там, вроде.

— Верка, ты, что ли?

Кретины пьяные! Теперь уж точно до утра не усну. Ох, слава богу, слава богу — ничего с мамой не случилось.

— Нет здесь такой. Вы спутали номер телефона.

Пью валерьянку. Укачиваю сынишку. Ложусь. Закрываю глаза. Вызываю в памяти море, волны, прибой шуршит — пшш, пшшш… Дззи-и-иннь!

— Верк! Ну ты чо, блин, спишь, что ли? Может, ты Соня? — ха-ха-ха, шутка! Вот тут Генка тебе щас…

— Послушайте, не звоните сюда больше! Никакой Веры здесь нет!

Вскоре опять.

— Веруха, это ты, что ли? Але!!! А то все к какой-то старой корове попадаем…

Ах так!!! Отлично! Я, значит, старая корова!!! А вы, стало быть, князья Голицыны! Сейчас-сейчас… погодите…

— Ну я! Да! Чего звоните-то? — даже голос почти не изменила.

Пьяные воодушевились.

— Чего делаешь-то, Верк? Але! Мы тут это, в общем, как сказать… из будки! Але!

— Чего-чего?! Ничего! Лежу!

— Нормально! А Пашка-то твой где?

— Нет Пашки. Вчера выгнала. Совсем! К чертям свинячьим.

— Правда? Ну, ты даешь! Тогда мы щас в минуту подвалим, да? Але, але!!! У нас еще ноль семьдесят пять есть, только чуток отпили, да ведь, Генк? Готовь закусь!

— Ладно. Приезжайте!

И положила трубку. Ай-ай-ай, что я наделала! Верке-то этой незнакомой за что такую поганку учинила? Хотя, если ее Пашка ту компашку заодно с недопитой ноль семьдесят пять с лестницы спустит — это будет справедливым отмщением за мою бурную ночку. Но и бедной Верке, похоже, влетит не слабо. Держись, Верка!.. Раскаиваюсь.

На сцене на минуту гаснет свет, символизируя переход в другое время и пространство.

Эй! Я ведь просила только на одну секунду! Дайте свет! Такая пауза в темноте, это, знаете ли… Нельзя долго. Начинаем!

Действительно, в то дождливое бостонское утро оба моих телефона и факс как с цепи сорвались. Не успела я поднести чашку кофе ко рту (ритуал утреннего возвращения к жизни — душ, кофе, сигарета), как меня с головой накрыла первая волна информационного взрыва. Вот жизнь, попить кофе не дают! Девяти еще нет — отчего бы им не поспать подольше! Спать ведь хорошо, приятно. Так нет же!

Проперченным старушечьим голосом:

— Это скажите мне, пожалуйста, а почему они не берут мою шубу?

— Кто не берет? Какую шубу?

— Они в магазине не берут. Ой, такая шуба! Каракуль! Двубортная! Я принесла продать в комиссионный, а они говорят нет.

— Так чем же я могу вам помочь?

— Скажите им, чтобы взяли! Такая шуба — что-то вам особенное! Это прямо целое приданое на свадьбу. Имеешь в шкафу такую шубу — уже все, уже богатая невеста! Вы себе не представляете — подкладка голубая атласная с розами, даже внутри рукавов. Вы такое видели? По большому знакомству доставали. И чтобы такую шубу не брали? Пусть возьмут!

Старушка составила себе искаженное представление о моем могуществе. Призываю себя к спокойствию.

— Видите ли, это, к сожалению, частный магазин. Бизнес. Я не имею права им приказывать.

— И что же мне тогда, скажите, делать?

В мозгу моментально возникает несколько интересных вариантов того, что ей теперь делать. Ни один вариант для произнесения вслух не подходит. Кофе стынет, хочется в туалет. Надо срочно проверить электронную почту. Я вяло бормочу:

— Поищите другой магазин, может быть там возьмут.

— А где я возьму такой магазин? Дайте мне адрес.

Бабка меня просто провоцирует. Язык чешется сказать где. Мучаюсь, но не поддаюсь искушению.

— Не знаю, право. Вы меня извините, пожалуйста, у меня работа стоит. Честное слово, некогда мне.

В этот момент у моей собеседницы рождается блестящая коммерческая идея.

— Послушайте, а вам не нужна шуба? Вам сколько лет? Или дочка у вас есть? Так купите! Такой каракуль! Двубортная! Теплая как печка. Я вам уступлю. Это надо видеть — розы даже внутри рукавов.

Мой кофе остыл и покрылся белесой пленкой.

— Спасибо! Я не ношу шубы. Не мерзну. И у меня нет дочери. У меня сын. Желаю вам удачи.

— Сыночек ваш не женат случайно?

Кладу трубку. Вот, обидела старушку. Теперь она одна, седенькая, старенькая, грустит над своей двубортной. Тускнеют крутые каракулевые завитки и атласные розы печально никнут внутри рукавов. И не к кому обратиться, и некому шубу продать. Жизнь отворачивается от старушек с шубами. Вот, ужо мне! Припомнится!

Глотаю холодный кофе.

Звонок. Из динамиков льется турецкий марш. Марш я не просила, но звукорежиссер имеет свое мнение. За такие маленькие деньги он имеет право хотя бы на свое мнение.

Телефон оживает в момент, когда я печально закуриваю. Нет, не в этот день, уже в другой. Иначе это было бы безвкусицей и явным перебором, а я — про правдивый бурлеск жизни, сериал, «реалити-шоу».

Звонок заливается, мы продолжаем нон-стоп театр у телефона — вечная память Немировичу-Данченко и Мейерхольду, доброго здоровьичка Виктюку.