внутрь. Коричневый полированный стол, на котором бы запросто, как на сцене, разместилась небольшая рок-группа, стоял в противоположном конце кабинета, и до него еще надо было прилично топать. Я представил, какой трепет испытывали подчиненные, преодолевая этот путь. Дзюба хотел было воссесть на свое рабочее место, но вдруг передумал, обнял меня за плечо и подвел к шкафу с матовыми стеклянными полками и дверками.

– Ну, расслабься, Кирилл! – попросил он, заглядывая мне в глаза. – Ей-богу, ты прямо как не родной. Мы же с тобой друзья, и наши отношения не отягощены служебным этикетом.

Он вынул из шкафа четырехгранный штоф, наполнил бокалы коньяком. Мэр города украдкой угостил меня спиртом. Милиционер – отборным коньяком. Силу власти определяло качество алкогольного напитка.

– Я буду перед тобой честен и искренен, – пообещал он, протягивая мне бокал. – Потому что не хочу терять такого друга, как ты. У меня нет никаких черных замыслов в отношении тебя или твоей подруги. Я не собираюсь использовать тебя для личной выгоды. Ты только взгляни! – Он обвел рукой кабинет. – Я уже достиг всего, чего хотел. Этой должности мне до гробовой доски хватит. И всякие разговоры о том, что я нацеливаюсь на министерское кресло – не более чем ложь завистников и недругов… Ты же видишь: я не бегу сломя голову звонить министру, извиняться перед ним, оправдываться, лгать. Мне не надо унижаться и лебезить, чтобы мостить карьерную дорогу. Я открыт, спокоен и честен. И хочу выпить за то, чтобы и ты Кирилл, был таким же со мной.

Он выпил и сделал вид, что не заметил, как я поставил бокал на стол, так и не пригубив его. Кинулся к тумбочке с телефонами, нажал на кнопку селектора:

– Людмила Петровна! Два кофе, пожалуйста! И передайте Зинченко, пусть заходит.

Вернулся к шкафу, вскрыл коробку конфет, положил ее передо мной.

– Помнишь, как мы с тобой брали банду вымогателей? – спросил он, надкусывая конфету. – Вот было время! Мы были прозрачными, как стекло, и нашу суть нельзя было утаить. Если доблесть – так доблесть до конца. Эх, Кирилл! Скажу тебе по секрету, мне всю жизнь не хватает таких друзей, как ты. Не всегда попадались подлецы и негодяи. Были и порядочные, смелые парни. И все-таки в них не доставало такой твердой, несгибаемой воли, как у тебя…

Вошла секретарша с маленьким серебряным подносом. Неторопливо и обдуманно она разложила на столе салфетки, затем поставила на них крохотные белые чашечки с кофе. Выпрямила спину, устремила гордый взгляд на дверь и грациозно удалилась.

– Я совсем не думаю о себе, – вздохнул Дзюба и взял чашечку. – У меня по-прежнему нет семьи, нет детей. И я бы, наверное, смертельно затосковал, если бы не работа. Скажу откровенно, Кирилл, эта должность дает мне редкую возможность сделать что-нибудь для людей, для народа. Мне хочется изменить жизнь к лучшему, причем радикально, а не ограничиваться какими-то жалкими социальными пособиями…

В дверь постучались. Дзюба позволил зайти. Задевая косяки и наличники, издавая царапающие звуки, в проем не без труда протиснулся молодой человек в кожаной безрукавке. На плече он нес треногу, а в руке – «бетакамовскую» видеокамеру. Из его многочисленных карманов торчали края кассет, петли проводов и мундштуки разъемов.

Дзюба представил нас друг другу: молодого человека – как сотрудника телеканала «СБГ», а меня – как директора независимого криминально-сыскного агентства, «у которого имеются сенсационные наработки».

Сотруднику телеканала тоже перепало коньячку. Он принял его как причастие из рук патриарха, вытряхнул на язык последнюю каплю, а потом посмотрел на рюмку с такой алчностью, словно мечтал умыкнуть ее для личной коллекции сокровищ.

– Аппаратуру ставить? – спросил сотрудник.

– Ставь! – разрешил Дзюба, махнув рукой. – И можешь начинать съемку. А потом сделаешь этот… как его… Монтаж! Чик-чик, всё лишнее в корзину, и полный порядок. Но чтобы ни на шаг от истины! – предупредил он, погрозив пальцем, отчего сотрудник начал энергично, как конь, кивать. – А то знаю я вас, жуков. Вы на фокусы мастаки. Снимаете на камеру белого, а на экране получается негр. Или снимаете мужика, а по телеку почему-то выступает баба…

Он рассмеялся. Сотрудник запунцовел и стыдливо потупил взгляд. Дзюба сел за свой стол, слегка покачался в кресле, поставил удобнее письменный прибор из малахита, развернул циферблатом к себе большие часы, исполненные в виде корабельного штурвала, погладил ладонью стекловидную поверхность стола. Дзюба напоминал пижона, который сел в новенький, только что купленный «Мерседес», и красуется в нем, и трогает пальчиком кнопочки и рычажки, и смахивает невидимую пыль с панели.

– А сейчас я хочу, – сказал он уже другим тоном – классическим тоном чиновника высокого ранга, когда каждое слово звучит как истина или приказ, – я хочу ввести господина Вацуру в курс дела. Иными словами, обозначить тему.

Глава тридцать первая. Какой грех страшнее?

Сотрудник телеканала уже пристроил на треноге камеру и прильнул к гофрированной резинке окуляра. Загорелась красная лампочка. Мощная оптика, обрамленная радужным ореолом, стала впитывать в себя образ сухощавого человека с узким болезненным лицом и воспаленной каймой век, отчего глаза напоминали свежие раны.

– От религиозных фанатиков исходит угроза, – чуть подав плечи вперед и набычившись, начал Дзюба. Он не моргая смотрел вы камеру. Речь его была не торопливой, фразы короткими, сильными. По всей видимости, Дзюба решил записываться сразу «набело», исключая дубли. – Они упорно не хотят принимать нашу свободу. Они закрывают одеждой лица и ноги, чтобы было легче проносить бомбы. Они дикие, кровожадные, они пытаются затянуть страну в хаос пещерного средневековья. Они не читают наших газет и журналов, не смотрят фильмов, не ходят на рок-концерты, шоу и дискотеки. Именно от осознания своей ущербности, от зависти они хотят нас убивать. И вся беда в том, что фундаментализм добровольно отгородился от наших культурных и духовных ценностей. Поэтому своей важнейшей целью партия «Свобода без границ» ставит стирание различий между мировыми религиями. Мы намерены снести с лица земли мечети, церкви и синагоги. Взамен рассадников отживших морально-этических устоев мы воздвигнем ХЕБы – Храмы Единого Бога, куда будут ходить все жители нашей страны. И там будут не заунывные поклоны и челобитья, а веселые, яркие представления, настоящие праздники жизни и любви. После этого людям уже нечего будет делить,