— Просыпайся, Фараг. Мы уже не в круге.

— Мы вышли из?.. Ничего не помню! А, да! Молоты и наковальня.

Он полусонно оглянулся вокруг и провёл ладонями по впалым щекам.

— Где мы?

— Не знаю, — сказала я, не снимая руку с его плеча. — По-моему, в каком-то парке. Надо разбудить капитана.

Фараг попытался встать, но не смог. На его лице было написано удивление.

— Нас сильно стукнули?

— Нет, Фараг, нас не били. Нас усыпили. Я помню белый дым.

— Белый дым?..

— Нас окурили чем-то, что пахло смолой.

— Смолой? Честное слово, Оттавия, с того момента, как Каспар ударил по наковальне семью молотками, я абсолютно ничего не помню.

Он на минуту задумался, а потом снова улыбнулся, поднося руку к левому предплечью.

— Ого, нас пометили! — У него был довольный вид.

— Да. Но теперь, пожалуйста, разбуди Кремня.

— Кремня? — удивился он.

— Капитана! Разбуди капитана!

— Ты зовёшь его Кремнем? — весело спросил он.

— Не вздумай ему об этом говорить!

— Не бойся, Басилея, — пообещал он, давясь смехом. — От меня он об этом не узнает.

Бедному Глаузер-Рёйсту крепко досталось. Нам пришлось резко потрясти его и дать ему пару пощёчин, чтобы он начал приходить в себя. Нам было нелегко вернуть его к жизни, и мы были благодарны, что в этот момент мимо не проходил никакой полицейский патруль, потому что нас точно упекли бы в тюрьму.

Когда Кремень пришёл в себя, машин на улице стало больше, хотя было только пять утра. Нам очень повезло, что на тротуаре неподалёку от нас стоял указатель, говоривший о близости мавзолея Галлы Плачидии. Так мы узнали, что мы в Равенне, в самом центре города. Глаузер-Рёйст позвонил по своему сотовому телефону и долго с кем-то говорил. Мы с Фарагом терпеливо ожидали конца беседы. Закончив, он повернулся и странно на нас взглянул.

— Хотите посмеяться? — спросил он. — Кажется, мы находимся в парке Национального музея, совсем недалеко от мавзолея Галлы Плачидии и базилики Святого Виталия, между церковью Санта-Мария-Маджоре и той, которая стоит перед нами.

— И что в этом смешного? — спросила я.

— То, что церковь, находящаяся перед нами, называется церковью Святого Креста.

Ну что ж, мы уже привыкли к такого рода деталям. А то ли ещё будет, подумала я.

Пока все мы пытались, каждый на свой лад, прийти в себя, время тянулось медленно. Я шагала из стороны в сторону, понурив голову и разглядывая траву.

— Кстати, Каспар, — воскликнул вдруг Фараг, — посмотрите-ка в карманах, может, нам оставили подсказку для следующего уступа Чистилища.

Капитан сунул руки в карманы и в правом кармане брюк, как и в предыдущий раз, нашёл сложенный лист толстой неровной бумаги кустарного изготовления.

— «Спроси имеющего ключи: того, кто открывает, и никто не закрывает, и закрывает, и никто не открывает», — перевела я. — Чего они хотят от нас в Иерусалиме? — Я была в растерянности.

— Я бы об этом не беспокоился, Басилея. Эти люди прекрасно осведомлены обо всех наших шагах. Они как-то дадут нам знать.

По улице к нам быстро приближалась машина с зажжёнными фарами.

— Пока нам нужно отсюда выбраться, — пробормотал Кремень, приглаживая рукой волосы. Бедняга был ещё немного сонный.

Машина, маленький «фиат» светло-серого цвета, остановилась перед нами, и окошко водителя опустилось.

— Капитан Глаузер-Рёйст? — спросил молодой священник с воротником-брыжами.

— Это я.

Судя по всему, священника разбудили без особых церемоний.

— Я из архиепископства. Меня зовут отец Яннуччи. Мне нужно отвезти вас на аэродром Ла Спрета. Садитесь, пожалуйста.

Он вышел из машины и любезно отворил нам дверцы.

Через несколько минут мы были на аэродроме. Он был крохотным и не имел ничего общего с огромными римскими аэропортами. Рядом с ним даже аэропорт в Палермо казался гигантом. Отец Яннуччи оставил нас у входа и испарился так же вежливо, как появился.

Глаузер-Рёйст расспросил одинокую служащую аэродрома, и девушка с ещё опухшими от сна глазами указала нам находящуюся в отдалении, рядом с аэроклубом имени Франческо Барраки, зону, где стояли частные самолёты. Снова вооружившись сотовым, Глаузер-Рёйст позвонил пилоту, и тот сообщил ему, что «Вествинд» готов ко взлёту, как только мы поднимемся на борт. Сам пилот с помощью телефона указывал нам дорогу, пока мы не нашли самолёт, стоявший недалеко от авиеток аэроклуба, с включенными моторами и огнями. По сравнению с находившимися рядом букашками он казался громадным «Конкордом», хотя на самом деле это был небольшой самолёт с пятью окошками, естественно, белого цвета. У подножия лестницы нас ждали молодая стюардесса и пара пилотов «Алиталии», которые, поприветствовав нас с профессиональной сдержанностью, пригласили нас подняться на борт.

— А этот самолёт точно долетит до Иерусалима? — с опаской тихонько спросила я.

— Мы летим не в Иерусалим, доктор, — провозгласил Кремень во весь голос, поднимаясь по ступенькам. — Мы приземлимся в аэропорту Тель-Авива, а оттуда полетим в Иерусалим на вертолёте.

— Но, — не унималась я, — как вы думаете, этот самолётик сможет пересечь Средиземное море?

— У нас преимущественное право взлёта, — сказал в этот момент капитану один из пилотов. — Мы можем отправляться, когда вы скажете.

— Вперёд, — лаконично скомандовал Глаузер-Рёйст.

Стюардесса указала нам наши кресла и показала, где находятся спасательные жилеты и аварийные выходы. Салон был очень узким и с низким потолком, но пространство было использовано очень рационально, так как по бокам находились два длинных дивана, а в конце салона лицом друг к дружке стояли четыре кресла, обитых белоснежной кожей.

Через несколько минут самолёт мягко взлетел, и солнце, ещё не взошедшее над Италией, затопило своим светом весь салон. «Иерусалим! — с восторгом подумала я. — Я лечу в Иерусалим, в места, где жил, проповедовал и умер, чтобы воскреснуть на третий день, Иисус!» Именно это путешествие мне всю жизнь хотелось совершить, чудесная мечта, которую я из-за работы так и не смогла осуществить. А теперь неожиданно сама работа ведёт меня туда. Внутри меня нарастало волнение, и, закрыв глаза, я отдалась на волю постепенного возрождения моего твёрдого религиозного призвания, от которого я никак не могу отказаться. Как могла я позволить, чтобы какие-то иррациональные чувства предали самое святое в моей жизни? В Иерусалиме я попрошу прощения за это временное глупое безумие, и там, в самых святых местах на свете, я окончательно освобожусь от несуразных страстей. Но, кроме того, в Иерусалиме меня ждало другое очень важное дело: мой брат Пьерантонио, который и представить себе не может, что я в хрупком самолётике лечу сейчас к его владениям. Как только я ступлю на землю, если, конечно, я на неё вообще ступлю, я позвоню ему, чтобы сказать, что я в Иерусалиме и чтобы он отменял все свои дела на сегодняшний день, потому что всё своё время он должен посвятить мне. Ну и сюрприз я устрою почтенному кустоду!