башни? – ошарашенно повторил начальник милиции. – А зачем вы на фабрику пошли? Что вы там делали?

– То, что должны были сделать вы с самого начала! Искал там Кошелева.

– На фабрике? Мы там при вас и искали! – возразил тот.

– Плохо искали!

И Грених со стыдом отвернулся к окну. На фабрику он в тот день не пошел, мерзкое было место. Но кто знает, может, и остальные, как и он, не решились заходить далеко к баракам и башне. Так оно и было. Где один человек испугался, остальные, скорее всего, поступили точно так же. Все мы из одного теста вылеплены.

– Позвольте, Константин Федорович, – осторожно начал Плясовских, – но откуда вам все это стало известно? Откуда такая уверенность, что Зимин Кошелева отравил, да еще и могилу его вскрыл? Откуда уверенность, что Кошелев на фабрике? С чего вы взяли, что Зимин убил монаха?

– Неужели вы все еще считаете, что это сделал архиерей?

– У отца Михаила нет алиби.

– А у Зимина оно есть? Вспомните, что он делал в то утро, когда мы с архиереем обнаружили вскрытую могилу?

– С нами потом его искал.

– Потом! Потом искал! А до того?

– Был в редакции.

– Не было его в редакции! Он в окно вылез, еще солнце не встало, и был таков, никто не увидел на проходной. И вернулся тихо, пока все спали. Поэтому коллеги его до сих пор считают, что он до полудня пробыл у себя. А потом уже с Домейкой отправился на кладбище, сутки якобы искал, а сам небось тело отволок куда-то едва стемнело и весь грязный, в крови поперся с кладбища в дом Офелии. Это он перепугал женщин и с Асей что-то сотворил – а чего, не узнаешь теперь, если ее тетку не найти. Зачем ей было мыть дом от следов? Да она же Зимина выгораживала…

Распалившись, Грених выложил милиционеру все умозаключения, которые пришли ему в темноте башни. Плясовских стоял, вытянув в недоумении лицо.

– А как мы это докажем, по-вашему? Убил монаха?

– Нечего доказывать, он мне во всем сознался.

– Когда? Когда же он это сделал?

– После своего неудачного самоповешения.

– И что же вы молчали, Константин Федорович?

– Он дал слово сам повиниться. И вообще, врач тоже не имеет права нарушать тайну исповеди.

Плясовских окатил профессора холодным взглядом.

– Честный советский человек перво-наперво о народе беспокоится, а не о врачебной тайне, что есть пережиток старорежимности, товарищ профессор.

Плясовских нервно зашагал по комнате, вперившись глазами себе под ноги, одной рукой обхватив под воротничком гимнастерки толстую шею.

– Он что… в самом деле, покойного из гроба? – пробормотал он. – Зачем?

– Это сложно объяснить. Отравив его, он вдруг испугался, что дела своего не доделал и тот лишь уснул. Поддался всеобщей истерии с этим воскрешением. Даже я, стыдно признаться, повидавший на своем веку тьму покойников, не отрицал вероятности, что случится чудо. Но только он сам знал, каким ядом отравлен Карлик… И Офелия. – Грених ясно вспомнил, как вдова, утешая Асю и моля ее не ходить на могилу дяди, с твердой и непреклонной уверенностью сказала, что он не поднимется. Она была единственным в городе человеком, который знал это наверняка.

– А мотив Зимина? – нервно всплеснул руками начальник милиции, в голове которого никак не желала укладываться версия убийства, в котором повинен не архиерей. – Из-за того, что писульки не поделили?

– Писульки были как катализатор. Здесь уже проще. Знаете, как это часто бывает, когда женщина подначивает неуверенность избранника? Вы женатый человек, Аркадий Аркадьевич, весь ваш женский полк за архиерея убить вас грозится, должны понимать положение секретаря, который оказался под каблуком. А она ведь даже не была его женой! Зимин слабовольный, зажатый, терзаемый неуверенностью человек, он ни в люди не выбился, ни предложения ей не сделал. Офелия его небось и так трясла, и эдак пилила: ну сделай что-нибудь, ну хоть что-нибудь! Он и сделал.

– Дела! Не думал, что это он.

– Мы часто думаем о людях хуже или лучше, чем они есть. Редко попадаем в цель.

– Но Зимин хоть и странноват немного, на убийство, по мне, не способен. Однако!.. Майка, дитя мое, – прервал себя начальник милиции, – ничего здесь не трогай.

Майка крутилась у комода и взяла было пудреницу полюбоваться. Но открыв ее, тотчас высыпала содержимое на себя. Испугавшись, поспешила положить вещицу обратно, прежде чем Плясовских сделал ей замечание, и теперь стирала с коленок белую пыль.

Достав платок, начальник милиции сел на стул у комода и вытер вспотевшую лысину.

– Карл Эдуардович, конечно, тоже хорош, надо было ему статьи Зимина такими помоями обливать? Бывал я иногда на литературных вечерах в нашем исполкоме и во Дворце комсомола, где он свои речи толкал, – слушать было невозможно его ядовитую желчь, приправленную умными словечками, – вздохнул Плясовских, укладывая платок в бантовый карман гимнастерки. – Гражданка Майя Грених, не путайте улик, – строго глянув на девочку, которая потянулась к пяльцам, возвысил голос он.

Грених перехватил вороватый взгляд девочки и сделал умоляющее движение бровями. Она тут же выпрямилась, спрятав руки за спину.

– Карлик его долго провоцировал. Зимин, конечно, не отставал, каждый выпуск «Правды» сопровождал критическими рецензиями собственного авторства на рассказы Карла Эдуардовича. Да и секретарь так умеет вывернуть, что вроде все интеллигентно, аккуратно, но тоже обидно… И все же на фабрику вы зачем пошли на ночь глядя?

– Я рукопись ту дочитал.

– И?

– Как последний дурак поверил, что ее отпечатал Карл Эдуардович. Вот и полез на башню, где он якобы прятался, а там Дмитрий Глебович меня и принял. Если б не двухметровая полынь, с вами бы сейчас уже не беседовал… Да чем же здесь так разит? Дышать невозможно!

Нервно скрежетнув зубами, Грених бросился открывать окно. В комнате Аси смердело, как в покойницкой.

– Прежде, чем столкнуть меня, – продолжил он, высунув голову на свежий воздух, – Зимин так и сказал: «Хороший я рассказ написал, жаль, Кошелев не оценит».

Не давал покоя запах. Константин Федорович не отрицал вероятности, что ему всего лишь кажется, сдают нервы, с усталости воображает невесть что, даже запахи. Но не мог же стойкий трупный дух его преследовать столь неотступно. Обнюхал рукава своего перепачканного тренчкота, материал стойко пах грязью и полынью – и только.

– Вы обыск дома проводили?

– Разумеется, после нападения на Агнию Павловну тотчас же весь дом как есть прочесали.

Грених подошел к двери, расположенной в углу, – это была спальня Офелии – и дернул ручку.

– Офелия Захаровна уехала в день похорон отца, – коротко глянув на попытки профессора проникнуть в комнату