Рейган повторил свои слова о сочувствии жертвам аварии и свое предложение помощи, но затем его тон стал строже. Он противопоставил открытость «стран свободного мира» и «секретность и упорное нежелание» советского правительства сообщить международному сообществу о возможных рисках в связи с ядерной аварией. «Ядерная авария, в результате которой ряд стран оказывается загрязнен радиоактивными материалами, – это не только внутреннее дело, – сказал Рейган своим скрипучим голосом. – Советы должны дать миру объяснения».

В тот же день на Японию выпал радиоактивный дождь, затем воздушный поток понес тучи на высоте 9000 м со скоростью 160 км/ч на восток – к берегам Аляски и Калифорнии[897]. На следующий день, в понедельник, 5 мая, в Москву по приглашению советских властей прилетела делегация Международного агентства по атомной энергии. Ее членам во главе с генеральным директором МАГАТЭ Хансом Бликсом обещали полный и честный отчет о том, что происходит на Чернобыльской АЭС.

Незадолго до их прилета в Кремле вновь собралось Политбюро[898]. На заседание были приглашены Борис Щербина, академик Александров, Ефим Славский. Валерий Легасов прилетел из Чернобыля сделать доклад лично.

Перспективы были мрачными.

Председатель Совета министров Николай Рыжков, взяв слово, рассказал, что он видел в зоне аварии двумя днями раньше. Вертолетная операция по тушению пожара идет успешно, сказал он, и возобновления цепной реакции среди разрушений пока удалось избежать. Но реагирование советских и местных властей на аварию сопровождалось ошибками и некомпетентностью.

«Чрезвычайная ситуация проявила высокую степень организованности одних и абсолютную беспомощность других», – сказал Рыжков.

Эвакуация из 30-километровой зоны от станции все еще продолжалась, более 100 000 человек уже вывезли оттуда, включая два района в Белоруссии. Но результаты начальной операции привели к хаосу:

«Пять или шесть тысяч человек попросту потеряли, – сказал Рыжков. – Где они сейчас, неизвестно».

Войска гражданской обороны и Министерство здравоохранения полностью провалили то, за что отвечали. Никакой ясности или плана действий у них не было. Люди, покидающие зону эвакуации, даже не сдали анализ крови на уровень радиации. А ведь в СССР десятилетиями готовились к последствиям ядерной войны.

«Могу только представить себе, что бы там происходило, если бы случилось что посерьезнее», – с отвращением сказал предсовмина[899].

На текущий момент было госпитализировано 1800 человек, включая 445 детей, следовало ожидать поступления новых пациентов. Высокий уровень радиоактивности покрывал западную часть Советского Союза от Крыма на юге до Ленинграда на севере, превышая естественный фон по большей части от 5 до 10 раз. Начальник химических войск МО СССР уже собрал 2000 военнослужащих в зоне эвакуации и получил приказ разработать план дезактивации. Рыжков дал указания насыпать 30-километровую дамбу вокруг места аварии, чтобы дожди не смыли загрязнение с поверхности земли в реки Припять и Днепр. Он предложил дать военным саперам 48 часов на выполнение этой задачи.

Теперь, объяснил Рыжков, нужно заняться самой большой угрозой из всех – возможным расплавлением реактора. Ученые дают два возможных прогноза для расплавленного топлива, прожигающего сейчас себе дорогу к подвалам 4-го энергоблока. Согласно первому, жар радиоактивного распада может постепенно сойти на нет сам по себе, по расчетам верящих в такой сценарий, это займет месяцы.

Второй сценарий, который отстаивали академики Легасов и Александров, был намного мрачнее. Велихов опасался, что при достижении в горящем реакторе температуры в 2800 градусов расплавленное топливо попадет в воду, произойдет взрыв пара, который уничтожит остатки 4-го блока и снесет 3-й. В дополнение к этому Легасов и Александров предупреждали Рыжкова, что возможен «ядерный взрыв с еще более катастрофическими последствиями»[900].

Следующим выступал Щербина, а Легасов добавил описание стоящих перед ними технических проблем: выбросы радиации, горящий графит, растущая температура плавящейся активной зоны – и при этом необходимость действовать быстро. Вмешался Александров. Начались споры и перепалка. Лигачев, фактический заместитель Горбачева, советовал Щербине «не увлекаться», а Щербицкий заявил заместителю председателя Госкомгидромета, что тот «перепутал рентгены и миллирентгены».

Начальник Генштаба Ахромеев предложил выстрелить по стене бассейна-барботера кумулятивным снарядом. Министр угольной промышленности Щадов сказал, что это слишком опасно. Он предложил, если удастся откачать воду из подвалов реактора, чтобы его люди стабилизировали пустоты, залив их бетоном. «Если необходимо, – сказал он, – мы подведем под здание проходческий туннель».

Легасов соглашался: им следует выкопать проходы под реактором, чтобы закачать азот и остужать реактор снизу. Он уверил Горбачева, что пока нет необходимости запрашивать экстренную помощь Запада. Если случится самое страшное, максимальная зона эвакуации не превысит 250 км от станции.

Но Горбачев уже созванивался с Велиховым, который остался в Чернобыле. Теперь Генеральный секретарь считал, что они приближаются к ужасной развязке: в случае еще одного взрыва, возможно, придется расширять зону отчуждения до радиуса в 500 км. Это означает эвакуацию с огромной площади одной из самых населенных частей СССР, включая население крупнейших городов Украины и Белоруссии, от Минска до Львова. В Киеве – с населением более 2 млн человек, третьем по размеру городе в СССР – власти уже начали готовить план эвакуации, и перспектива его осуществления ужасала[901]. Они предвидели массовую панику и разграбление магазинов, квартир и музеев. Сотни людей пострадают в давке на вокзалах и в аэропортах.

«Нам надо увеличить темпы и работать круглосуточно, – сказал Горбачев. – Нужно действовать не просто как на войне, а как при ядерном нападении. Время уходит»[902].

Они еще обсуждали, что делать дальше, когда Щербина получил сообщение: операция капитана Зборовского по откачке воды из-под 4-го энергоблока началась.