Тем временем в Москве команда теоретиков Велихова начала эксперименты для изучения поведения расплавленного ядерного топлива[886]. В отсутствие реальных данных со станции Велихов отыскал их у своих коллег на Западе, коробки с оттисками статей, журналами и книгами присылали на самолетах, но времени на то, чтобы прочитать и усвоить горы материала, не было. Они решили, что быстрее проведут исследования сами. Работали круглыми сутками и спали на стульях в кабинетах. В лаборатории нагревали металлические цилиндры и таблетки уранового топлива углекислотными лазерами, затем клали их на бетон и фиксировали результаты. Они отправили образцы в Киев, где специалист исследовал взаимодействие между двуокисью урана, расплавленным тяжелым бетоном и песком. Быстро подтвердились худшие опасения Велихова: масса топлива весом всего 19 кг могла пройти прямо сквозь днище реактора из железобетона и продолжать движение вниз, проходя до 2,5 м в день. Но они также обнаружили, что протекший уран может расплавлять и вбирать обломки, металлы и песок, формируя совершенно новые вещества – высокорадиоактивные и с неизвестными пока свойствами.

В Чернобыле комиссия так и не могла решить, куда направить радиоактивную воду из бассейна-барботера, а измерения температуры в расположенном над ним реакторе показывали разогрев[887]. Силаев проводил совещание за совещанием, «Лось» Зборовский спал урывками, когда мог, по нескольку минут, а споры продолжались за полночь – ученые, генералы и политики перекрикивали друг друга. Внезапно из Москвы позвонил Горбачев, говорил он достаточно громко, и голос его слышали все в зале:

«Ну что? Решили что-нибудь?»

Тем временем, охваченные страхом физики ЧАЭС бродили вокруг как зомби: их страшили не долговременные последствия радиации, а неминуемая угроза взрыва, который мог убить их всех – на сотни метров во всех направлениях – в любой момент[888].

В конце концов после двух дней колебаний Зборовский догадался спросить одного из старших инженеров станции, куда можно слить воду. Инженер описал два пруда под открытым небом на окраине Припяти, отлично подходящих для этой задачи. Чтобы дотянуться до них из подвалов 4-го энергоблока, потребуется 1,5 км рукавов, зато вместимость каждого пруда была по меньшей мере 20 000 кубометров. Крайне тревожным было и повышение температуры воды в подвале. Сейчас она достигала 80 градусов. К 18:00 в воскресенье замеры Легасовым температуры на реакторе показали 2000 градусов[889]. Что-то там происходило. Нужно было действовать быстро.

В пятницу, 2 мая, в 20:00 «Борт № 1», самолет президента США Рональда Рейгана, совершавшего турне по Азии и Тихоокеанскому региону, приземлился в токийском аэропорту Ханеда[890]. Рейган прибыл в Японию на первую в истории встречу стран G7, «Большой семерки», включавшей Великобританию, Францию, Германию и Канаду. Но с самого начала поездка была омрачена ядерной катастрофой, разворачивавшейся на другом конце света.

Первые сообщения о радиации, обнаруженной в Швеции, достигли Рейгана в понедельник на борту самолета, когда он вылетал с Гавайев. Запланированный на среду день отдыха на Бали был прерван докладами о том, что американская разведка знала на тот момент о событиях на Чернобыльской станции[891]. С того момента советское замалчивание аварии переросло в мировой дипломатический и экологический кризис. На спутниковых фотографиях высокого разрешения, снятых над Украиной, видны были даже пожарные рукава, протянутые к водоемам охлаждения возле станции, и аналитики ЦРУ знали, что масштаб бедствия намного крупнее, чем признавала Москва[892]. А официальные лица в Комиссии по ядерному регулированию США заподозрили, что по крайней мере еще один из реакторов в Чернобыле под угрозой из-за ситуации на 4-м энергоблоке[893]. Однако Москва отвергла публичное предложение Рейгана о медицинской и технической помощи, и американские эксперты-ядерщики могли лишь строить предположения о том, что в реальности происходило на пострадавшей станции[894].

В то же время советские попытки скрыть дальнейшую информацию об аварии стали заметны. В секретной записке Горбачеву от 3 мая министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе предупреждал, что продолжение режима секретности контрпродуктивно и уже породило недоверие не только в Западной Европе, но и среди дружественных стран, готовых перенять советскую ядерную технологию, включая Индию и Кубу[895]. Шеварднадзе писал, что традиционный подход замалчивания этой аварии ставит под угрозу и историческую инициативу Горбачева о ядерном разоружении с Соединенными Штатами. Западные газеты задаются вопросом, как стране, скрывающей правду о ядерной аварии, можно доверять в вопросе, сколько у нее ядерных ракет.

Утром в воскресенье, 4 мая, президент Рейган выступал с еженедельным радиообращением из своего номера в Hotel Okura[896]. Он говорил о встречах на высшем уровне в Юго-Восточной Азии, о необходимости расширения свободной торговли, о проблемах международного терроризма, указывая на связь между недавней бомбардировкой резиденции полковника Каддафи самолетами Ф-111 американских ВВС и организованным ливийцами взрывом на дискотеке в Берлине, которую посещали американские солдаты.