Весело было Алене покидать Яски — дивное дело она сотворила, дело, которым не грех было похвалиться перед Рязанкой. В глубине души, впрочем, чуяла Алена, что мала ее заслуга — лишь желание сладить с Савелием, и не более того, лишь желание, пробудившее силу. Однако ж управилась она с той силой! И, видать, понапрасну звала ее окаянной — силушка-то любезная божескому делу послужила!

Что странно — лишь подъезжая к Твери, вспомнила Алена, что так и не расспросила никого о похоронах Кореленки. А ведь и бабы наверняка знали, и Гриша… Кто ж дверь-то палкой снаружи припер? Пожала Алена плечиками — не возвращаться же теперь с вопросцем обратно в Яски? Да и Петровки близятся — когда уговорились с Рязанкой встретиться.

Две недели спустя стояла Алена перед Степанидой Рязанкой, протягивая обеими руками укладку.

Вошла она в избенку молча, поскольку в дороге всё яснее понимала, что отправилась в Яски понапрасну. Перебирая в памяти все заговоры, которых она заучила уж немало, не находила Алена ничего похожего на моток тесьмы, непарную сережку и покрытые корой камушки. Гвозди — да, гвозди ворожее иметь полагалось, и в тех четырех Алена сразу распознала сильное средство — гробовые гвозди, найденные на старом кладбище, которыми можно уничтожить врага, если с нужным словом забить в его порог, или призвать к себе непокорного обидчика, или препоганую порчу напустить.

Потому гвозди она перед тем, как войти, вынула и у крыльца припрятала. Хотелось ей, чтобы они понапрасну Степаниду не смутили. Да и нечего им в избе делать, добра от них не жди.

А в избенке-то что делалось!..

Всё вверх дном, а посреди разгрома сидит на полу Степанида, тряпочки какие-то перебирает. Головы не поднимает, укладку в Алениных руках не видит.

— Господи, Степанидушка! — кинулась к ней Алена. — Да что ж это такое?!

— Что, что… Воры побывали. Думали, у ворожейки в каждом углу горшок золота прикопан…

— Разве ж ты оберег не ставила, уходя?

— Ставила, да слаб оказался. Дура я, нужно было тебя попросить. Твой-то сильнее бы вышел… Больно на себя понадеялась… И сдается мне, что воры были не простые, а подученные. Кто-то на нас с тобой зуб точит, кому-то мы дорожку перешли… Видать, сестрицы-бесицы иззавидовались…

Алена уселась возле Степаниды, поднырнув под ее тяжелую руку, и обняла крепкий стан.

— Как же быть-то, Степанидушка?

— Клад я взяла, добрый клад, — сообщила ворожея. — На самом краю того сухостоя — помнишь, место спорчено, болью скорчено? Всё больше копейки и полушки, но и серебряные рубли попались, еще при царе Михаиле чеканенные. Монет поболее четырех тысяч, так мне показалось, начала перебирать, да бросила — стемнело. Весь клад забрала, не оставлять же. Приволокла. Да как я горшок в избу внесла, так сразу же и вынесла! Нельзя его тут держать, кому надо — учует!

— На огороде, может, закопать? — предложила Алена.

— Я ж тебе толкую — учуют! На сохранение нужно отдать в надежное место.

— Где ж он сейчас?

— К Феклице Арапке ночью снесла. У нее там два внука — косая сажень в плечах. Отобьются, бог даст, от воров. И невестки целыми днями дома, по хозяйству. Одна Феклица по церквам шастает, грехи замаливает…

Алена призадумалась.

— У меня место есть, Степанидушка. И надежное. Давай возьмем из горшка, сколько нам будет потребно, и снесу я его туда. Там — не пропадет, а еще, глядишь, и с прибылью вернется!

— Можно… Ну, я-то с добычей, а ты?

Алена протянула Рязанке Кореленкину укладку.

— Вот — и я с добычей! Знать бы только, что из всего этого добра — добыча!

Степанида протянула руку к укладке, но вдруг застыла, не прикасаясь.

— Ты что это такое принесла? — испуганно спросила она.

— Ох, Степанидушка, да кабы я знала! И что со мной по дороге стряслось, Степанидушка! Расскажу — не поверишь! Вот ты не учила меня хульного беса изгонять — а мне ведь не то что хульный бес, вообще незнамо какой попался, и до того упорный — страсть!

— Поставь на стол, — не желая слушать про Савелия с его прощением, велела ворожея. — Сама открой. Вынь! Положи… Да не это…

Пренебрегла она всем, что поочередно доставала Алена из укладки, и когда остались там два камушка в серой шкурке, сделала движение, как бы запрещающее к ним прикасаться.

— Погоди! — воскликнула. — Помолюсь сперва и оберег на себя накину. Знала бы, что ты с этим придешь, — пост бы держала.

— Да что же это там, Степанида, матушка? — чуть не плача, взмолилась изумленная Алена, но ворожея уже стояла на коленях перед образами, шепча молитву и осеняя себя крестом.

Поднявшись, она сунула руку за образа, где лежали нетронутые свечи, достала одну и отколупнула кусочек воска. Взяла его тремя перстами правой руки, поднесла к губам, торопливо наговорила оберег, вытянула из-под рубахи гайтанчик и прилепила воск к нательному кресту.

Алена следила за этими действиями не то чтобы с испугом, а, как ни странно, с завистью. Снова Степанида чуяла нечто, чего ей уловить, при всей ее силе, было не дано.

Затем Степанида, не пряча креста, осторожно развернула лоскут и взяла меньший из камней.

— Ох ты… — прошептала она. — Ну, разумна же была Кореленка, царствие ей небесное… Гляди, Алена. Вот без чего тебе вовеки проклятия не снять.

— Степанидушка! — Алена в восторге бросилась ворожее на шею. — Когда же отделывать будем?

— Да погоди ты…

— Чего ж годить-то? Степанидушка, матушка, не томи!

— Погоди, говорят!

Совсем осмелев, Степанида накрыла камни ладонями и постояла, как бы прислушиваясь.

— Темное дело, — сказала она со вздохом. — Слушай меня. Камушки эти — сильненькие, да порченые. На них ворожили да много всякой дряни под них положили. Более сказать тебе не могу. Однако Устинья-покойница ими тебе знак дала. Слушай… толковать буду…

Она прикрыла единое свое око.

— На море-окияне, на острове Буяне лежал бел-горюч камень, бел, как грудь жены, имя камню — Алатырь, Алатырь, никем не ведомый… Под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца… И кто встанет на камень, и кто слово произнесет, тот выпустит ту силу могучую, и встанет она над камнем огненным столбом…

Степанида замолчала.

— Это же заговор! — догадалась Алена. — Зачин заговора, а потом замок — пусть будет слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь!

— Так вот это он и есть, — сказала ворожея. — Его малые осколочки…

— А-ла-тырь? — Алена уставилась на свое приобретение круглыми глазами.

— Осколочки, — поправила Степанида. — Слушай, я тебе то расскажу, чего никто не помнит, а мне это старая ведунья поведала, а ей — ее бабка, и так оно с давних времен идет. Есть на Алатырском море остров, и имена у него разные, потому что разные народы там живут и все его на свой лад кличут.