Но Павел, Павел… Куда он пропал? Не мог же забросить расследование. Ведь просто горел этим делом. Хотя почему не мог? Допустим, текучка заела. А может быть, просто надоело или испугался. Ведь прошлое посещение таинственной квартиры у кого угодно могло вызвать оторопь. Как бы там ни было, но разыскать журналиста необходимо.

Пару раз Бурышкин собирался позвонить в редакцию, однако едва подходил к телефонному аппарату, какая-то неведомая сила мешала снять трубку и набрать номер. Как вести себя? Возможно, надо извиниться, ведь это он сделал первый шаг к разрыву отношений, а может, следует вести себя как ни в чем не бывало? Ведь, собственно, ничего не произошло. Тем более он значительно старше, а старость требует к себе уважения.

Как мы видим, Бурышкин, при всей своей многоопытности и знании жизни, порой становился обидчивым, как ребенок. Возможно, причиной тому являлся почтенный возраст, а может быть, неистребимое детство, заставляющее пускаться на авантюры и рождающее в душе жажду приключений.

Конечно, можно обратиться к главному редактору или, что еще проще, к ответственному секретарю, но опять же, как объяснить свой звонок? С какой стати он ищет Павла? Сомнения обуревали Никифора Митрофановича. У него даже аппетит пропал.

Что касается Кати, то старая шаманка днем таращилась в телевизор, на свои любимые мультики, а по вечерам все так же безучастно взирала в кухонное окно на бесконечный транспортный поток. Ее пергаментное лицо, изборожденное глубокими морщинами, оставалось абсолютно бесстрастным. Иногда к ней подсаживалась Фира, и они о чем-то еле слышно шептались.

Как-то Бурышкин не выдержал.

– Наш молодой дружок куда-то исчез, – не то вопросительно, не то утвердительно обратился он к Кате. – Интересно, как он поживает?

– Ты про бурундучок говоришь? Так узнай, – равнодушно ответствовала шаманка.

– Первому обращаться не хочется, – откровенно сообщил Никифор. – Как будто я виноват и ищу примирения.

Катя пожала плечами:

– Тебя, Бурышка, не поймешь. И видеть хочешь, и боишься. А чего бояться? Ты старый, он молодой. Первому руку протянуть не стыдно. Ты же не ребенок.

– Как-то неловко.

– Твое дело.

– Боюсь я, не случилось ли с ним чего.

– Говорю: позвони ему на службу или домой.

– А что это даст? Только вреда наделаю.

– Ну, как знаешь.

– А не могла бы ты, Катя, узнать по своим… э-э… каналам, узнать, как он и что?

Шаманка засмеялась:

– Колдовать просишь?

– Пусть так.

– Но колдовать можно, если человек помер. Ты же знаешь.

– Да, конечно. Но как же его найти?!

– Звони… На работа, домой. Где-нибудь да отыщешь.

– Будь по-твоему. – И Бурышкин, превозмогая себя, понял трубку.

Вначале он позвонил в редакцию. Телефон Павла не отвечал, и Никифор набрал номер ответсека. Раздраженный голос сообщил, что Мерзлов третий день на работу носа не кажет и они сами бы хотели знать, где он и что с ним. После газеты Бурышкин набрал домашний телефон. Некоторое время он слушал в трубке длинные гудки…

– Не отвечают, – удрученно сообщил он Кате, – а в редакции сказали: третий день на работе нет.

Катя молча пожала плечами.

Чем больше Никифор Митрофанович звонил, тем сильнее его охватывало непонятное беспокойство. Ему вдруг со всей очевидностью представилось: с Павлом что-то случилось. Почему вдруг он сделал подобный вывод? Откуда возникли эти мысли, он и сам не мог себе ответить. Допустим, не появляется на работе. Ну и что? Загулял. Дело молодое. С кем не бывало. И все же черные мысли не покидали Бурышкина. Некоторое время он молча сидел на продавленном диване, беспокойно лязгал пружинами, потом поднял взгляд на Катю.

– Пропал паренек, – сообщил он.

– Куда пропал?

– Не знаю. Нет его нигде.

– Найдется.

– А если нет?

– Куда ему деться? Хотя, может, те…

– Которые?

– Те, что в квартире были. Могли его за собой утащить.

– В какой квартире? Что ты несешь?!

– Да в той, куда мы все вместе ходили. Или забыл? Где картины в стене показывали.

– Демоны, что ли?

– Пусть демоны. И так назвать можно. Они могли его с собой забрать. В какое-нибудь ихнее место. Помнишь, он рассказывал про дом. Вот, например, туда. Или куда еще. Не знаю. Он им зачем-то нужен. Этим… чертям.

– По-твоему, они там обитают?

– Может быть, и там. Ничего не мешает. Может, где еще. Бурундучок мальчишка простой. Думает: самый умный, а на деле – дурной. Легко всем верит. Одно слово, малая зверушка.

– Дом? Да, он что-то такое рассказывал…

– Ну да. Ему там подсказали, как с нечистиками связаться. Хозяйка… А отвела его туда девчонка. Как-то не по-русски зовут.

– Кажется, Лиля.

– Вот. Точно это имя.

– Да-да. Именно Лиля. А, по его рассказам, работает она в какой-то модной дорогой лавке в Столешниковом. Одеждой торгует.

– Найти можно, – задумчиво сказала шаманка.

– Ну конечно! Найти и расспросить. Возможно, она что-то знает. Наверняка знает. Я немедленно туда еду.

В Столешниковом переулке, несмотря на скверную погоду, было, как всегда, многолюдно. Глазели по сторонам и чему-то хохотали иностранцы, расталкивали толпу могучими плечами в кашемировых пальто крепкие ребятишки бандитского вида, спешили по своим делам, не обращая ни на кого внимания, бизнес-мальчики с суровыми надменными лицами. Неведомо как забредший сюда подвыпивший мужичок деревенского вида таращился на приткнувшиеся у обочины, сверкающие стеклом и никелем дорогие иномарки и восхищенно цокал языком.

Среди всей этой кутерьмы неспешной походкой, по-хозяйски шествовал Никифор Митрофанович. Хотя он давненько не посещал сие место, однако каждый угол, каждый бордюрный камень был ему прекрасно знаком. Сменились вывески, обновились витрины, однако все вокруг дышало неистребимым духом коммерции. Даже при коммунистах это ощущение старозаветным призраком продолжало незримо витать над здешними панелями, а нынче стало вполне реальным и осязаемым.

Бурышкин своим ростом, осанкой и старомодным шиком напоминал парусный фрегат, медленно продвигающийся между расступающимися перед ним яхтами, катерами и пароходами. Облаченный в тяжелое драповое пальто с широким бобровым воротником и в высокую, напоминающую боярскую, шапку из того же меха, он походил на отставного генерала, академика или афериста высокого полета, кем он, по сути, и был.

Перед дверями магазинов он задумчиво останавливался, с минуту изучал вывеску, потом отворял зеркальную дверь и медленно вступал в теплые, благоухающие дорогим парфюмом покои.