Наличие в acting out примера работы более слабой связи затушевывается тем фактом, что в нем не только до Лакана, но и в том числе после предпринятого им разбора этого явления продолжают видеть частный пример т. н. отреагирования, то есть акта, связанного причинно-следственными отношениями с событием, имевшим место в ходе анализа. В этом смысле многими исследователями, и в особенности клиницистами, acting out видится чем-то аналогичным т. н. ошибочным действиям или подаваемым аналитику сигналам сопротивления – таким, например, как задержка оплаты или опоздание на аналитическую сессию.

Примечательно, что и сам Лакан, по всей видимости, колебался в этом вопросе – даже различив acting out и отреагирование и отведя последнему сферу действий в духе passage à l’acte, который куда более расположен к допущению за ним прямой причинности, в случае пациента с мозгами он допустил, что acting out был более-менее опосредованным, но в то же время несомненным ответом аналитику, избравшему в отношении заявлений пациента не самую удачную тактику. При этом некоторые аналитики, разбиравшие облик, который этот случай приобрел в устах Лакана, впоследствии критиковали последнего за тенденциозное представление произошедшего между Крисом (аналитиком) и его пациентом: по их словам, Крис вовсе не был наивным, неопытным психоаналитиком, который дошел бы до того, что всерьез стал бы принимать во внимание сторонние свидетельства сказанного анализантом на сессии – нет никаких доказательств, что он, даже ознакомившись с работой пациента, по итогам этого знакомства стал убеждать последнего в сугубой оригинальности его творений. Речь, по всей видимости, шла о стандартном аналитическом вмешательстве по типу конфронтации, не преследующем цели переубеждения анализанта и обозначающем лишь предположительное наличие амбивалентного момента в его позиции целом. В то же время именно это делает предъявленный анализантом акт наиболее чистым, лишенным того активного возмущения, которое за его поступком можно было бы допустить и которое требовало бы непосредственно ответить аналитику на проявленное им недоверие к страданию пациента. Анализант не сообщает тем самым аналитику, что он заказал блюдо из мозгов в ответ на назойливую и благожелательную глупость последнего, уверяющего, что у анализанта собственных свежих мозгов вполне хватает, а лишь – впервые в своем анализе – уведомил, что подобное поедание он практикует. Связь наличествует здесь не между вмешательством аналитика и поступком анализанта, а лишь между этим вмешательством и оповещением анализанта о своем поступке. Тем самым acting out здесь налицо, но продиктован он не самим по себе бессмысленным действием аналитика, а всем научным окружением пациента, имевшего на него, как из данных анализа следует, огромное влияние, вынуждавшее его колебаться и прокрастинировать там, где это влияние по идее должно было вызвать к жизни проявление его творческих научных способностей.

При этом поедание мозгов не является метафорой, символически восполняющей обнаруживаемую субъектом в себе нехватку; не является оно и магическим действием наподобие тех, которые предпринимали представители традиционных племен, черпая в поедаемом органе тотемного животного недостающие субстраты могущества и силы. Единственное сообщение, которое привычкой поедать мозги доносится, заключается в том, что, с бессознательной точки зрения анализанта, в его научном окружении так поступают все – необязательно присваивая себе достижения коллег, представители этого окружения так или иначе выстраивают возле потребности в свежих мозгах всю свою жизнь, помещая их в центр. Поедают они их или изблевывают в виде своих оригинальных работ в конце концов не имеет ни малейшего значения – в любом случае циркуляция мозгов никогда не прекращается. Претензия к подобному положению дел и возможная горечь анализанта по этому поводу выражаются в той единственной, крайне слабой версии протеста, на которую он вообще оказался способен.

Это напоминает о случае, имевшем место в 90-е годы прошлого века на философском факультете одного петербургского университета – в самом разгаре настигшего посткоммунистические страны периода «микропросвещения», в ходе которого однообразная коммунистическая повестка вдруг сменилась фейерверком самых неожиданных интересов. В ходе обычного кафедрального перекура преподаватель-ассистент сообщил своим собеседникам о случайно прочитанном в газете биологическом факте, согласно которому организм свиньи из всех прочих животных максимально близок по своим генетическим характеристикам человеческому вплоть до возможности трансплантации органов. «Теперь, – сказал молодой философ, – я буду есть жареную свинину с особенным удовольствием».

С одной стороны, «дикий психоанализ», несомненно, усмотрел бы в данном высказывании выражение агрессии по отношению к своим ближним и, вероятно, проявление перверсивных черт. Но у высказывания существует иная сторона – оно также отсылает к тому, что большинство человеческих особей готовы «пожирать» друг друга в конкурентной борьбе точно так же, как они пожирают утренний бекон. При этом точка, соответствующая срабатыванию acting out, в данном случае находится где-то посередине – субъект не был буквально ажитирован представшим перед ним конкретным образом кровавого забоя свиней, но при этом не воспользовался также возможностью занять полностью отстраненную, абстрактно критическую позицию по отношению к бесславным стратегиям конкуренции в капиталистическом обществе. Acting out, таким образом, не является ошибочным действием или даже чем-то близким ему. Напротив, он представляет собой акт, выражающий внезапно прорвавшуюся к выражению позицию субъекта, пусть даже паллиативную или для него самого неожиданную и нежелательную.

В связи с последним следует выделить особый вид acting out’ов – действий и практик, появившиеся в качестве последствий, что можно назвать «воспитательной работой» в направлении изменения общественных нравов. Работу эту, что по-своему любопытно, в равной степени делят между собой в остальное время нередко враждебно относящиеся друг к другу агенты – государство и носители самодеятельной активистской позиции, следующие в ее отправлении зову того, что называется «призванием». Речь, таким образом, даже в условиях наиболее для последних неблагоприятных идет не о фундаментальном политическом и этическом противоречиях между государством и активизмом, а о конкуренции, наличие которой более консервативные правительства прекрасно осознают, в то же время не самым удачным образом выражая ее в виде обвинения левых активистов в попытке установления альтернативного «контроля» над «настроениями масс». Иностранных агентов, которые нередко делают то же самое, что было запланировано на государственном уровне, но при этом отправляющихся из якобы иной позиции.

Таким образом, оба уровня борются за возможность создавать поводы для изменения настроя условного «большинства». Принято считать, что подавляющая часть этого большинства обычно является немой и индифферентной, что обеспечивает успех оказываемого на нее давления. Но если государство априори видит в каждом субъекте носителя неблагонадежности, интерпеллируя его в этом качестве, активист отправляется от противоположной посылки, согласно которой большинство субъектов, даже будучи несдержанны в выражениях своих зачастую не самых передовых взглядов, тем не менее не наделены людоедскими свойствами и при должном ориентировании вполне могут быть направлены в русло более прогрессивной позиции.