— Кха… Ох… Какая еще шашка мне приснилась? Где мой скипетр? Где свита? Главнокомандующего к нашему величеству!

Чернявый капитан забился в истерике, не вынеся напряжения. Все его войско потихоньку расползалось в разные стороны от греха подальше — и я мог их понять. Вот казнишь кого не следует, что потом будет? Во глубину сибирских руд не хотелось никому.

— Василий Иваныч! Крутани свой рыжий ус! Раскидай ворога поганого! Втопчи в землю по самую маковку!

— Петька, я тебя сейчас самого втопчу по маковку. Заткнись немедленно!

— Какая еще свита со скипетром мне приснилась? Где боевой Барлог? Шашку! Папаху! Бурку!

Денщик поднял на меня перемазанную в пыли физиономию и взвел курок револьвера:

— Все-таки Чапаев? Пристрелить того провокатора!

— Ца-арствуй на славу, на сла-а-аву на-а-а-ам!

— Гвардейцы! Кому вы присягали?! Мы — наше величество и прочая и прочая — требуем немедленно казнить этого типа, который над нами издевается!

От невообразимого шума у меня закружилась голова. Синяков, правда, уже почти не было на площади перед церквушкой. Вообще никого не было, кроме двух-трех десятков особо слабонервных синих воинов, впавших в глубокий обморок. Галина, молниеносноперевоплощавшийся из государя в Чапаева и обратно, распугал даже ворон! Петька, сжимая ладонями виски, с непонятным выражением поглядывал на петлю над своей головой, словно решая, а не повеситься ли добровольно, только чтобы прервать этот чудовищный кошмар. А я отползал по ступенькам в сторону амбаров, размышляя, что же мне делать дальше? На какой кандидатуре остановится бедовое сознание Галины? Останется царем-батюшкой? Тогда мне несдобровать. За неимением верных слуг он меня сам затопчет светлейшими ножищами. В Чапаева снова перевоплотится? Зарубит шашкой за кощунственное сравнение легендарного комдива с каким-то социально вредным царишкой?

Сейчас просто закопаюсь вон в тот стог, откуда бегут, волоча за собой пулемет, Анка и Огоньков-Фурманов, и…

Дзин-нь!

Уф, самое время! Пыльный и жаркий летний полдень лопнул мыльным пузырем, и новая действительность приняла меня. И была эта действительность страшна и безрадостна — вонючий подвал, плач и скрежет зубовный вокруг… Ужас! Родная преисподняя намного уютней. По крайней мере, там не так смердит.

К тому же… Я рванулся, но все равно остался лежать. Связан! Связан так, что даже толком пошевелиться не могу.

— Не трудись, — мрачно проговорил Петро. — Мы их святой водой пропитали.

Я оставил попытки разорвать стягивавшие мое тело в плотный кокон веревки и перевернулся на спину.

— Петро! Родной ты мой! Анна! Огоньков! Как я рад вас видеть? Вы тоже в этом подвале сидите? Бежать вам надо! Я вам помогу! Пока еще не знаю как, но…

Анна, Карась и Огоньков сидят вокруг меня и смотрят… Строго. Осуждающе. И немного испуганно. Словно не знают, что им дальше делать со мной. А в каком они виде! Оборваны, испачканы…

— Развяжите! — едва не заплакал я. — Это же я, Адольф!

— Это еще доказать нужно, — пробормотал Петро, отводя глаза.

— Что-о?

— Адольф… Или как тебя там… Ты не заводись только, — заторопился Огоньков. — Ты постарайся успокоиться. И вспомни, кто ты на самом деле.

— Не своди меня с ума! — закричал я. — Хватит с меня психушек и психов! Хватит сумасшедших государей и безумных комдивов! Я — это я! То есть…

Погодите! — страшная догадка, словно ледяной камешек, тяжко шевельнулась внутри меня. Что значит — кто я такой на самом деле? А что, на этот счет есть разные мнения? Ох, ведь третье перемещение завершено! Сейчас личность Чапая окончательно укрепится в моем сознании, а потом. — смертельная битва с Черным Бароном!

— Ты будешь смертельно биться с Черным Бароном, братишка? — оживился Петро. — А мы-то думали, ты прибыл из преисподней, чтобы помочь ему!

— Н-ну… Вообще-то договор о непричинении мною Барону тяжких и не очень увечий уже подписан, — сник я.

— Кажется, он вполне разумно изъясняется, — осторожно заметил Огоньков. — Даже и не скажешь, что минуту назад забивал нам головы буржуазной трепотней про какое-то предназначение, зов крови…

— Что? — взвился я. — Какой трепотней? Что вам там Чапаев насвистел? Вот интересно, своим не открылся, а вам на блюдечке все потаенные мысли выложил.

— Он говорил, что может нам доверить все, потому что мы жители его родного мира.

— Родного мира! — фыркнул я. — Он ведь не местный. Это тот мир его родной, а этот…

Что-то помешало мне уверенно договорить фразу.

— Так что же вам плел этот внутренний эмигрант? — повторил я вопрос.

— Бред сумасшедшего, — отмахнулся Петро Карась. — Рвался мочить какого-то шарманщика…

— Шарманщика!

— Ну не совсем шарманщика, а далекого потомка этого самого шарманщика. Говорил: мол, всегда ощущал себя кем-то другим, мучился с детства навязчивыми кошмарами.

— Какими? Какими кошмарами?

— Дескать, живет он в родовом замке вдвоем с маменькой. Вроде где-то в Германии. Детство трудное. Папаша, заделав малыша, отчалил в далекие края, как обычно и бывает. Наверное, был какой-нибудь гнусный командированный тип. Бабушки нет, дедушка погиб при невыясненных обстоятельствах. Живет себе, взрослеет, даже понемногу стареть начинает. Скучно и грустно проходят целых сорок пять лет. И тут! Из темного подземелья евонного замка с грохотом, шумом и пылью вырывается тот самый кошмарный шарманщик, жутко состарившийся и страшный, но почему-то ставший могущественным чернокнижником вроде нашего Барона, тьфу на его злодейскую башку!

— Вроде Барона… Дальше!

— А что дальше? Паскудный шарманщик гоняется за германским Чапаем по всему замку, но тот оказывается прытким малым. И никак не дает себя укокошить. Злобный дедуля-шарманщик, устав гоняться (пожилой все-таки человек!), накладывает на германского Чапая зловещее заклинание — и изгоняет его не только из замка, не только из страны, но из того времени и из того пространства, к тому же заставляя забыть все, что тот помнил. В общем, мракобесие и бессмыслица.

— Н-да… — как-то задумчиво отозвалась на это все Анна. — И еще он утверждал, что теперь-то каким-то неведомым образом дважды… или трижды — не важно! — побывав в родном мире, все понял и осознал. И главнее всего для него теперь найти в нашем мире того гадского шарманщика, ну на худой конец отпрыска отпрысков этого шарманщика, и прижать к ногтю. Этим убийством он, мол, снимет проклятие с себя и навсегда сможет остаться на родине. То бишь в нашем мире. Эй, а он плачет…

Я и правда плакал. И не мог выговорить ничего, кроме:

— Сынок… сынок…

— Так, — констатировал Огоньков, — понятно. Если тот был свихнувшимся Чапаем, то этот, который только что переместился, — свихнувшийся Адольф. Или наоборот?