– Ненавижу осады. – Сказал ротмистр, когда они покидали центр города. – Ни сидеть, ни осаждать не люблю.

Тут Волков был с ним солидарен, он кивнул головой и сказал:

– У меня что ни осада – то ранение.

Они ехали по безлюдным улицам города, вспоминая случаи из своих бесконечных воин и всё больше проникались уважением друг к другу. А когда подъезжали к винному двору, Волков подозвал Роху и сказал:

– Ты теперь смотри за мощами, спать и есть будешь в этой телеге, пока мы этот ящик не сдадим епископу. А мне нужно закончить дело.

– Как скажешь, Яро, – соглашался Скарафаджо, – сожги этого дьявола.

–Какого дьявола? – Услышал их разговор Брюнхвальд.

– Мы поймали одного колдуна, что поднимал мертвецов и сеял чуму в городе. Вчера судили его, мерзкая тварь, коих я за всю жизнь не видал, его бы вывезти из города, да сдать настоящей инквизиции, да фон Пиллен, не позволит нам его вывезти – он весь в волдырях и гнойниках, не сильно от чумного отличается.

– Вы поймали чумного доктора? – Глаза старого воина округлились ни то от страха, ни то от восхищения.

– Нет, – отвечал кавалер, – чумного доктора я порубил на куски, чумной доктор был труп, которым управлял этот демон.

– Так это вы убили чумного доктора? – Глаза Брюнхвальда ещё больше округлились.

– Пришлось, он и его пара болванов на меня напали. Когда я был один.

– Да вы прямо рыцарь из баллад! – Произнёс Брюнхвальд безо всякой иронии. – Даже самые смелые из моих солдат бегали в нужник, когда этот визгливый выродок прыгал по крышам рядом с цитаделью.

– Любой бы стал рыцарем из баллады, если бы какая-нибудь вшивая нечисть зарезала бы под ним коня за сто талеров.

– За сто талеров!? – Ужаснулся ротмистр.

– Да, конь был славный, – вспомнил Роха. – Редкой красоты.

– Да, я взял его после дуэли у одного из рыцарей курфюрста Ребенрее.

– Да зачем же вы ездили на таком коне, и тем более поехали на нём сюда?

Волков только вздохнул в ответ, а что он мог сказать, разве только то, что любил он покрасоваться. И считал, что, раз он теперь рыцарь, то и конь у него должен быть подобающий.

Они как раз подъехали к воротам винного двора, Брюнхвальд поднял руку и звонко крикнул:

– Колонна, стой на дороге! Отдыхать, оружие не складывать. Лошадей не распрягать.

И добавил, поворачивая в ворота:

– Хочу взглянуть, как будет коптить ваш колдун.

Всё было готово, Сыч руководил делом и костёр вышел такой, какой и нужно. Волков слез с коня, кинул поводья Ёгану. Брюнхвальд с коня тоже слез. Прошелся, разминая ноги, дошёл до скулящего и кутающегося в дерюгу колдуна Зеппельта. Встал рядом, помахивал стеком, разглядывал его. И сказал:

– Да, фон Пиллен такого не выпустит. А ну, говори, мерзавец, ты чуму сеял по городу? А? Это ты был визгливым доктором?

– У-у-у-у, – завыл Ханс-Ёоахим Зеппельт, – я не приму причастия, я не раскаюсь.

– Он даже не раскаивается! Какой упорный! – Почти восхитился Брюнхвальд. – А по голосу я его узнал, да, такой же был мерзкий голосок у доктора.

– Дайте мне епитимью, – ныл колдун, – без епитимьи не приму причастия.

– Чего он хочет? Спросил ротмистр.

– Хочет, что бы я наложил на него епитимью, а он будет молиться и каяться, – сказал отец Семион, подходя и протягивая кавалеру бумагу. – Тянет время.

Волков взял бумагу, стал читать, и, прочтя, приказал:

– Перо мне.

Когда ему брат Ипполит подал перо и чернила, он подписал бумагу, и громко сказал, так, чтобы слышали все:

– Более чёрной души, чем ты, я не видал, трибунал святой Инквизиции признаёт тебя виновным. Ты чернокнижник и колдун, ты осквернял мёртвых, ты попирал законы церкви и законы человеческие. Я, Иероним Фолкоф, рыцарь Божий, беру на себя суд, потому как тут нет других судей, и приговариваю тебя к сожжению. Раскайся в прегрешениях своих, и прими причастие.

– Нет, нет, я не приму причастия, положите на меня тяжкую епитимью, – захныкал колдун.– Мне надо помолиться.

– К дьяволу, ты свои грехи и за три жизни не замолишь. – Сказал Волков. – Капитан Пруфф, велите своим людям тащить его на костёр.

– Да, господин кавалер.

Тут же пара солдат подхватила колдуна под локти, стали ставить его на ноги, но тот не вставал, только завывал протяжно. Тогда к ним на помощь пришли ещё два солдата, они потащили толстяка к костру, с того валилась дерюга, обнажая белое уродливое в страшных красных волдырях тело, а они тянули его по камням, а ещё он и обгадился от ужаса перед предстоящим. Жирное рыло его заливали слёзы, глаза были выпучены. И орал при этом, визжал так, что слышно было на милю вокруг:

– Дайте мне помолиться, дайте епитимью, не приму причастия, не приму, то грех вам. Грех ва-а-а-ам.

А солдаты встали было, оглядывались на кавалера, ждали, что он скажет, а тот нечего не говорил, молча глядел на колдуна, и они снова тащили его, морщились и тащили. Поднимали, ставили на костёр боясь перемазаться в его кровь из разодранной кожи, в гной из его огромных прыщей и в его фекалии, которые продолжали литься из колдуна. Они кривились, привязывая его к столбу. А Ханс –Йоахим Зеппельд, ещё недавно бывший владыкой мёртвого города, визжал, не преставая:

– Не приму причастия без епитимьи и покаяния, то гре-е-е-ех вам, грех вам всем, все прокляты будете, за то, что душу мою погубили.

– Да нет у тебя никакой души, сжёг ты её давно, отдал дьяволу,– заорал Волков, который уже не мог выносить его визг. – Говори, примешь причастие, раскаиваешься?

– Нет! Нет! Не приму, будь ты проклят, будь ты проклят, – визжал колдун. – Будьте вы все прокляты!

– Ты никого не можешь проклясть, проклятые проклясть не могут.– В ответ ему крикнул кавалер и двинулся к костру. – Сыч, огня мне.

– Господин, – семенил рядом с ним отец Семион, – а колдун-то прав, – говорил он негромко, – нельзя без причастия, то грех.

– За свою жизнь, – начал Волков, беря у сыча факел,– я убил не одного человека, кто-то умирал сразу, без причастия, молитв и раскаяния. Кто-то стонал от боли и тоже умирал без причастия, а кто-то ругался пред смертью, последними словами меня материл вместо молитвы, и я не помню ни одного, кто бы успел причаститься. И среди них были достойные люди, а уж этого, – он подошёл к костру, – я отправлю в ад, где ему и место. И будь, что будет.

Он остановился и снова крикнул:

– Эй, ты, гнилая душа, вот тут наш поп волнуется за тебя, ты будешь причащаться?

– Нет, – заорал колдун, – нет. И то грех вам будет.

– Катись к своему хозяину, – сказал кавалер и поднёс факел к мелким щепам.