У Петра Коровкина кончился боезапас как раз в тот момент, когда он прицеливался к бомбардировщику. Что делать? Выходить из боя? Нет, не таковы летчики «асовского полка»! Он повернул к «юнкерсу», ударил его крылом, и обе машины стали падать на землю.

Таран — оружие крайнего случая, оружие смелых. К Коровкину, висящему под куполом парашюта, устремляется «мессершмитт» и открывает огонь. На выручку бросается Карасев, поджигает фашиста, но поздно… Безжизненное тело Пети Коровкина повисает на стропах…

В ярости Саша Карасев кидается к другому «мессеру», напарывается на встречную огненную трассу, сбивающую фонарь его кабины. Осколки ранят ему лицо, кровь заливает глаза, однако он продолжает атаку и — сбивает врага! «За тебя, Петя!»

…До самого вечера стояли в воздухе клубы дыма — это догорали за городом вражеские самолеты. А мы хоронили чудесного парня — Петю Коровкина, в парке у аэровокзала. И сразу поставили обелиск».

* * *

В августе 1943 года, базируясь в отбитом у врага Котельникове, полк получил американские истребители Р-39 «аэрокобры». Но при полетах обнаружилось коварство заокеанского подарка: из-за несовершенства аэродинамики крыла самолет легко впадал в штопор, из которого не сумели выйти лейтенант Климов и старший лейтенант Ершов… Комполка Шестаков, первым сумевший вывести машину из штопора, вдруг срочно был отозван на повышение в Москву, на его место назначен ас и таранщик Анатолий Морозов, к нему-то, старому товарищу по ратной работе летом 1941 года, и подошел Амет-Хан с просьбой: «Разрешите опробовать «кобру» на штопор, покорю — научу других»…

Весь полк, замерев, следил за опасным вращением «кобры», падающей с высоты семь тысяч метров. Лишь в сотнях метров от земли машина перешла в крутое пикирование и вскоре покатила по взлетно-посадочной полосе. А потом счастливый Амет-Хан объяснял всем, как вывести капризную машину из смертельно опасного вращения.

В начале 1944 года 9-й гвардейский авиаполк выдвинул свой авиапост к самому морю, на Килигейские хутора.

«Вскоре сюда прилетел Амет-Хан со своим боевым другом и ведомым москвичом Иваном Борисовым, — вспоминал В. Д. Лавриненков. — Мы еще в воздухе опознали обоих по свойственному только им боевому почерку и очень обрадовались. Но прибывшая пара не спешила приземляться. Почему, поняли вскоре, увидев над собой не два, а три самолета, услышав перестрелку… Третьим оказался небольшой немецкий моноплан, летевший так низко, что мы его не сразу заметили. Оказывается, это Амет-Хан, выпуская в его сторону короткие очереди, гнал его к нашему аэродрому. А тот от испуга не заметил наш аэродром и сел прямо в поле».

В тот же миг «аэрокобра» Амет-Хана развернулась в сторону аэродрома, приземлилась, из нее выскочил радостно-возбужденный герой и направился к Лавриненкову.

— Принимай подарок, дружище! Пилоту этого «флизер-шторха» и не снилось такое. Летел, наверное, в Евпаторию, а я посадил его на «полуостров Лавриненкова».

Когда мы вдвоем подъехали к притихшему «флизер-шторху», над которым продолжал кружить-приглядывать Иван Борисов, немецкий пилот все еще сидел в кабине. Мы подошли к нему, держа наготове пистолеты. Амет-Хан приказал немцу вылезти. Мы беспрепятственно обезоружили почти парализованного страхом пилота. Амет-Хан показал жестом, чтобы тот опустил руки. Уселся на его место в кабине, оглядел приборы управления и указал на них пленному.

Тот все понял и, когда Амет-Хан вылез из кабины, занял его место и показал, как запускать мотор.

Мы остались с немецким пилотом на земле, а Амет-Хан уверенно погнал легкого «флизер-шторха» по полю, взлетел, поиграл послушной машиной в воздухе и приземлился рядом с нами.

Вечером кормили пленного в своей столовой и расспрашивали, а Николай Калачик, знавший немецкий язык получше всех нас, расспрашивал его. Тот, видя, что настроены мы вполне снисходительно к поверженному врагу, охотно рассказывал, что летел из Румынии, из Констанцы, в Евпаторию. Но сильный ветер занес его прямо в днепровские плавни. Рассказал, что по этому маршруту летают Ю-52 и ходят морские транспорты. Данные «языка» явно были полезны нашему командованию, и на другой день Амет-Хан отправился на наш основной аэродром у Чаплинки. Конечно, на трофейном «флизер-шторхе».

А за пленным прибыл По-2. И было видно, что тот рад «выйти из опасной игры»».

Амет-Хан умел каждый вылет совершать с максимальной пользой для дела. И не случайно летчики любили ходить с ним на задание. Они знали: он обязательно найдет противника. Особенно сильно привязался к нему Иван Борисов. Дуэт получился замечательный. Вместе со своим ведомым Амет-Хан провел несколько таких воздушных боев, которые поставили его в один ряд с самыми известными в то время летчиками-истребителями. В августе 1943 года, например, он со своей шестеркой сбил шесть и повредил три вражеских самолета.

В начале мая 1944 года оккупанты начали покидать Севастополь. Но еще двое суток удерживали Херсонес и его причалы: там спешно грузились на баржи и буксиры остатки их разбитых соединений. Наши бомбардировщики наносили по морским транспортам бомбовые удары, а истребители сопровождали и их, и штурмовики Пе-2. К концу мая Черное море стало свободным от захватчиков.

«Еду к родителям! — торжественно объявил друзьям Амет-Хан. — Люди передали — оба живы, обо мне наслышаны. А вас всех приглашаю в гости».

Но почти половину полка отправляли в эти дни на отдых на неделю в Евпаторию, в уже открытый военный санаторий. Жизнь в те фронтовые годы быстро входила в привычное довоенное русло…

С Амет-Ханом поехали человек сорок летчиков и авиатехников. Гостили три дня.

Анатолий Плотников вспоминает:

«Так, ребята, было расчудесно, что не хватает слов. Слухи о нашем появлении домчались до родителей Амет-Хана намного раньше, чем мы у них появились. Дом их стоит высоко на горе, и нас приветствовали еще оттуда. Машиной на крутизну не доберешься — пошли друг за другом по узкой извивающейся тропке. А когда очутились у ограды, перед нами открылся такой простор, какой увидишь только в полете! Представляете себе: море как на ладони! А в саду, прямо на скале, хотите верьте, хотите нет, растут виноград, персики, цветы. Ну, поздоровались мы с отцом, с матерью, с многочисленными родственниками. В тени под орехом был накрыт стол, и тут поблизости жарился шашлык.

Амет-Хан сел между отцом и матерью. Тут мы и увидели, как он похож на обоих сразу. Ну, вы, конечно, понимаете, сколько добрых слов сказал каждый из нас об Амет-Хане, о его высоком летном мастерстве, о храбрости, о замечательных человеческих качествах.

Чудесные у него старики, приветливые, радушные. Не забыли даже тех друзей сына, которые не смогли приехать к ним, — прислали доброго виноградного вина всем вам».

Не знал тогда Амет-Хан, что в НКВД уже подготовлены списки подлежащих к переселению в дальние края крымских татар и стоят готовые под погрузку эшелоны.

Близких родных легендарного аса, кроме брата, эта кара не коснулась, но дальняя родня и многие соседи вскоре ощутили на себе горькую участь спецпереселенцев.