По-прежнему шел снег, пушистый и неторопливый, по-прежнему сумерки висели над крышами и прятали во тьму подворотни и арки; где-то прогремел по рельсам первый трамвай, а в домах, как правило, не очень высоких, старокупеческих, больше повспыхивало желтых огней; за металлической оградой одного из домов, с флигелями и мезонином, стояла невысокая, в человеческий рост новогодняя елка, не просто украшенная игрушками, но и горящей гирляндой; эту елку сторожил слепленный из трех шаров снеговичок, покрытый шапками свежего снега, с метелкой и длинным носом из моркови. Жанна остановилась, чтобы посмотреть на чародейное разноцветье новогодних огоньков на елке под охраной снежного человечка. И может быть, здесь, а может быть, через несколько шагов или на другой стороне улицы, возле освещенной витрины кофейни, или даже, может быть, в другом переулке, возле забитого парадного крыльца с деревянной дверью в резных лианах, к Жанне пришло ощущение любви к этому городу. Словно бы то, давнее открытие внутренней свободы, нашло в ней сейчас подтверждение — этим рождественским утром. Не напрасно она стремилась в этот огромный город. Она поистине влюблена в него! Заблудившись здесь, она всё больше открывает его для себя. Она не знает этих улиц, таблички на домах ей ни о чем не говорят, но сам город раскрывается перед ней. Она счастлива в его объятиях! Опять где-то гремит трамвай, еще два окна зажглись в доме напротив, а в доме, что рядом, видны на тусклых окнах приклеенные изнутри большие бумажные, очень милые снежинки.

Вскоре Жанна остановилась у перекрестка. Впереди светилась зеленая надпись «аптека» и зеленый крест. Светофоры пульсировали желтыми круглыми вспышками. На свежем снеге четко отпечатался протектор чьих-то больших ботинок. «Куда же я все-таки зашла?» — усмехнулась Жанна. Она подняла голову и, щурясь от летящего ей в лицо снега, огляделась: вдруг сквозь бело-синюю завесь мелькнет где-то церковный крест или купол.

— Заблудились? — спросил ее поравнявшийся с ней старичок в темном пальто и в клетчатом шарфе. На голове у него сидела коричневая, убеленная снегом шапка, сшитая как пирожок, такие еще называли «москвичкой». Подбоченясь, старичок оперся на клюшечку, под очечками, на которых вспыхивали желтые точки светофора, мелькнули добродушные глаза.

— Нет, не заблудилась, — обманула Жанна. Затем смутилась: — Наверно, все-таки заблудилась.

— Что же вы ищете, позвольте узнать, сударыня, в этот ранний час?

— Церковь, дяденька.

— Церковь? — изумленно вытянулся старичок, но скоро одобрительно кивнул. — Ах, да! Сегодня же у вас праздник… Это хорошо, что вы идете туда.

— Чем хорошо? — поинтересовалась Жанна.

— Хорошо тем, что вы смолоду идете туда. Мы туда смолоду не ходили… А сейчас уж и поздно. А вам надо. Непременно, сударыня, туда надо.

— Почему непременно? — спросила Жанна.

— Для красивой девушки церковь сейчас чрезвычайно нужна. Для красивой больше соблазнов. Поэтому и нужна! — нравоучительно приподняв маленький нос, на котором висели толстые колеса очков, изрек старый атеист. Потом указал клюшечкой: — Вон ваша церковь.

Жанна повернула голову и увидела сквозь мельтешенье снега красноватую кирпичную стену невысокого храма. Не того, куда она собиралась. Но именно этот храм и стал ей навсегда любимым. Здесь она была пред собой и пред Господом как на ладони.

…Жанна притормаживала. Мощный двигатель «мерседеса» всегда приходилось сдерживать, словно молодого ретивого жеребца, которому не хватало места и простора, чтобы вволю разогнаться и показать свою прыть. Через несколько метров нужно было повернуть в один из переулков, обогнуть припаркованный уборочный грузовик и уйти вправо.

Дорога в переулке оказалась зауженной с обеих сторон. Вездесущая столичная строительная индустрия оттяпала себе часть улицы, отгородившись забором на бетонных блоках. Этот переулок Жанна неплохо знала, ей даже и в голову не пришло, что движение здесь неделю назад ограничили, сделали односторонним, что она, огибая грузовик, проглядела запрещающий знак. Какое-то запоздалое чувство сомнения подсказывало ей, что здесь, в переулке, что-то не то: дорога необычно узка, машин следом за ней нет. Но это чувство смятения еще не вызвало реакцию опасения.

Дорожная полоса пустовала.

— Ну что, друг, вперед! — сказала машине Жанна.

Двигатель, подвластный любому нажатию на педаль газа, уловил желание хозяйки поскорее проскочить переулок, пока никто не показался навстречу. Белый «мерседес» мягко и решительно стал набирать скорость.

Сначала Жанна и не поняла, что случилось. Она делала все машинально. Перед ней мелькнул бампер «камаза». Ее бросило в одну сторону, в другую. Запищала резина колес, заблокированных тормозами и идущих по асфальту юзом.

— А! А-а! — вскричала Жанна.

Но крик не успел вылиться до конца, оборвался. Резкий удар в бетонную опору, бой стекла, скрежет и грохот мнущегося металла. Вспышка в глазах, будто взрыв. Перебивка дыхания.

Когда побелевший водитель «камаза» заглянул через разбитое лобовое стекло в покореженный салон «мерседеса», Жанна тяжело и часто дышала. Голова у нее лежала на подушке безопасности, открывшейся поздно и не в толк — основной удар пришелся в бок машине. Железобетонным углом опоры протаранило дверь как картонку. Лицо Жанны покрывали красные ссадины от разлетевшихся осколков стекла. Казалось, что она задыхается, словно в ней, внутри, что-то перебито и вздохнуть глубоко не удается. В ее полуоткрытых глазах было что-то виноватое: я ведь, мол, не хотела, извините…

— Там же знак висит! Куда ты поехала? — вскричал в отчаянии водитель строительного «камаза». — Я ж тебя и не видел! Километров под сто летела. — Но вдруг он замолчал и кинулся на стройку, в теплушку к телефону — вызывать «скорую» и автоинспекцию.

Несколько зевак-прохожих и рабочих с ближнего объекта, откуда и вырулил навстречу «мерседесу» грузовик с бетономешалкой, окружили место аварии.

— Нет ли, товарищи, среди вас врача?

— Мужики, надо достать ее из машины.

— Двери заклинило, без инструмента не откроешь.

— Не-е, лучше не трогать. Может, у нее позвоночник побит. Без врачей навредить можем.

— Вот богачи! Напокупают машин, напокупают права, а ездить не могут…

— Куда неслась? Понятно, нищему человеку своей жизни не жалко. А эта? Молодая, красивая, богатая, себя калечить…

Жанна не слышала этих слов. Она уже никого не слышала извне, она слышала слова внутри себя. Ей вспомнился молодой вальяжный гаишник, старшина Шустов, которого она однажды подкупила и которого проверила на свою теорию черных секунд.

«Авария — это даже не секунда. Всего один черный миг!» — сказал ей тогда старшина Шустов.

Затем она услышала в себе детский смех, знакомый и далекий, возможно, свой собственный смех из минувшего полузабытого детства или смех своего первенца ребенка из какого-то совсем непознанного предстоящего будущего. Но этот смех был очень коротким, всего считанные секунды.