В кухне, где сидели Марина и урядница-гостья, пора включать свет. Уличные сумерки уже загустели, закатную червленую краюху света на горизонте дожимали тусклые вечерние тучи. Август подходил к концу, день ужимался, и что-то уже осеннее, желтое, шуршащее витало в воздухе. Первые палые листья лежали на газонах. Лужи после дождя подолгу не высыхали. «Холодно в сараях-то спать. У него же воспаление легких было. Простывать нельзя», — подумала Марина, туже подпоясывая на себе стеганый халат и собираясь в очередной раз подогреть чайник.

Вдруг — звонок в дверь. Марину будто прошибло током. Не так уж поздно, а все ж звонок какой-то неурочный, непредсказуемый. Скопом закружили опасения: только бы не милиционер, только бы не врач, только бы ничего плохого! А вдруг сам Сергей?

В дверях стояла Валентина, заговорила о главном без всяких прелюдий:

— Нашелся твой муженек. У своей одноклассницы Татьяны он обживается. В старом городе, на краю. Лёва к нам заходил — он и рассказал… Ты, Марин, одёжу ему какую-нибудь собери. Лёва говорит, что Сергей в бабьей кофте там ходит. Нехорошо. Считай, не оборванец какой. Лёва завтра опять к нам зайдет, он и передаст Сергею.

Валентина говорила достаточно громко. Любаша в кухне все слышала. Она выбежала к ним в прихожую:

— Нет, девки! — с язвительным восторгом выкрикнула она, тряхнула копной крашеных навитых волос и большой грудью под желтой кофтой: — Натуру не проведешь. Ни в жись! Если мужик к бабе сам не приползет, баба до него сама доберется!

Из своей комнаты выглянула Ленка, радостно спросила:

— Чего, теть Валь, папка нашелся?

Валентина на вопрос племянницы покивала головой. Марина не поднимала от пола глаз.

Прокоп Иванович огладил мягкими толстыми ладонями свою лысину и обеими же руками взялся оправлять седую непослушную бороду.

— Вся философия мира, дражайший Роман Василич… — заговорил он высокопарным слогом, но вдруг умолк, загляделся на книжный шкаф с золотым тиснением корешков многотомного словаря Брокгауза и Ефрона. Прокоп Иванович впервые оказался в этой гостиной московской квартиры Романа Каретникова, в Столешниковом переулке, потому и приглядывался, как всякий книгочей, к здешней библиотеке. — Так вот, вся философия мира состоит на сегодня в формуле: мы богаты — значит, мы правы. Станьте богатыми — и вы станете правы! Никакая мудрость в наше время не сравнится с деньгами и преуспеванием. Период просветительства и духовных исканий канул в Лету… Не жалейте, батенька, о своем несостоявшемся проекте «История наций».

— Если бы я воплощал эту идею где-нибудь на Западе, — отвечал Роман, — то нашел бы и партнеров, и инвесторов и довел бы дело до конца. И энциклопедия была бы востребована! Ну почему же у нас в России столько нигилизма? Даже Вадим содействовал провалу издательства. Какое-то неистребимое русское злорадство! Неудача соседа окрыляет больше, чем собственный успех. Что это, загадка русской души?

Издательский дом Романа Каретникова рухнул. Вадим и подвластные ему структуры холдинга, который перешел под его единоначалие, к печатному бизнесу пристрастия не питали: складские и офисные помещения издательства отошли к другим коммерческим службам, оборудование пустили с молотка… «Пущай начнет с нуля, отличничек!» — эта фраза Вадима докатилась эхом и до ушей Романа. Деятельный Романов свояк Марк не считал дело конченым и выстраивал новые издательские перспективы, пробивал свои госзаказы, прикармливал свой чиновный аппарат, но на раскрутку претенциозного энциклопедического проекта рассчитывать не приходилось.

— Загадка русской души не так уж и загадочна, — откликнулся Прокоп Иванович. — Мы самая северная, самая большая и патриархальная страна. Огромные просторы, отсутствие дорог, долгие зимы — вот разгадка русской тоски, которая и формирует русскую душу. А еще — бедность. Бедность, с одной стороны, ожесточает человека, делает бунтарем. С другой — взращивает холопа, лакея… Эх, нехорош русский человек в бедности! И на многие мерзости способен.

— Мне с детства внушалось, что Россия — страна духовности, — сказал Роман, — что сила народа копилась не в материальных, а в духовных кладовых.

— Тем не менее, — живенько отреагировал на этот довод Прокоп Иванович, — Церковь, которая взяла на себя функции духовной обители России, всегда стремилась к материальным ценностям. Без храмов, без земельных угодий, без золотых окладов и серебряных кадил ей бы не покорить и не удержать человека. Прибавьте сюда еще всегдашнюю сцепку с властью… Да и Россия обязана быть религиозной страной. Опять же из-за бедности и необходимости постоянно воевать и защищаться. — Прокоп Иванович прервался, снова обошел наторелым взором книжные шкафы с фолиантами, некоторые из которых можно было признать букинистическими трофеями. — Осмелюсь сказать, батенька, что и количество церквей не определяет степень нравственности общества. При социализме люди были, пожалуй, не столь подлы, как сейчас, хотя колокольных перезвонов не слышали. Свобода открывает пути к наживе, но не обязывает к идейности и сплочению общества.

— Голая нажива не может быть стимулом для России, — убежденно произнес Роман. — Нация не должна оставаться без идеи, если хочет развиваться.

Прокоп Иванович не лазил в карман за аргументами:

— Для простого человека, батенька, национальная идея не меняется столетиями. Она только может сочетаться или не сочетаться с идеей власти. Социалистическая идея сочеталась с национальной идеей русских, поэтому людей устраивало социальное равенство, но не устраивал достаток. Буржуазная идея с национальной идеей для большинства русских не будет сочетаться никогда, зато у правящего меньшинства появился достаток. Вот удивительно! — воскликнул Прокоп Иванович. — Национальную идею России ищут и пестуют те, кто греет сытые животы на пляжах Таиланда и Кипра. Те, кто одет во все итальянское, ездит на всем японском, а ест все немецкое. Те, кто не помнит, когда сидел в трамвае или в плацкартном вагоне… — Прокоп Иванович осадил себя, понял, что вышучивает и бросает камни в огород своего работодателя.

— Что же вы замолчали? — усмехнулся Роман. — Я-то как раз недавно ездил в плацкартном вагоне.

Прокоп Иванович взглянул в глаза Роману, тихо, дружески спросил:

— Ну, как у вас с той барышней из Никольска? С Мариной?

— Никак, — сухо, а затем вспыльчиво отвечал Роман. — Мой сокамерник Дмитрий Ильич утверждал, что я не знаю жизни в провинции. Оказалось, я совсем не понимаю и провинциальных женщин: что они хотят? о чем мечтают?

Прокоп Иванович уж было открыл рот, дрогнув бородой, чтобы что-то сказать, возможно, посочувствовать Роману, но не издал ни звука. Прежде чем говорить, он как будто пересел в другие сани: погладил плешь, бороду, умилительно прищурил глаза, напустил елейности в голос:

— Дружище вы мой, Роман Василич, я заговорю о предмете, который вам может показаться обидным. Но истина дороже… Между богатым и бедным всегда существует зазор. Бедный человек даже подсознательно богатого человека опасается и… немного презирает. Любовь не может стереть грань между богатым и бедным. Напротив, в любви эта грань особенно чувствительна. Любовь требует безраздумности, а деньги требуют расчета…