Д.М.: Так ты был хиппи? (Хихикает.)

Р.Н.: А кто из нас не был? От твистов и шейков я пришел к Бобу Дилану и психоделии. А потом – к арт-року типа King Crimson. А потом возникли Led Zeppelin! Все выходило с каждым разом на новый уровень и обогащало нас все больше и больше. Неимоверное количество звезд, которые исполняли не просто попсню. А создавали целые миры, стили и философию. Это очень здорово – идти от Pink Floyd к появлению панка. В тот период – середины 70-х – панк-рок вселил много надежды. Потому что многими из нас стали овладевать тревога из-за засилья диско, которое нам ужасно не нравилось. И когда возник панк, мы расслабились. Рок не умер! А ведь было ощущение, что он вот-вот погибнет. Конечно, номер один были Clash. Sex Pistols мне нравились сырой энергией и продолжением линии Игги Попа, и как реинкарнация Stooges. Но «Клэш» в музыкальном смысле мне были интересны, и эти политические обертоны тоже. Затем пошла новая волна. The Cure, B52, Talking Heads. Новые романтики Roxy Music и Брайан Ферри. Ты взрослеешь вместе с рок-н-роллом, все при тебе рождается и при тебе разветвляется, и ты любишь все это дерево, так как видел, когда оно только начинало расти.

Д.М.: А сам ты не пытался стать частью рок-культуры? Поигрывал на гитаре?

Р.Н.: Пытался, пытался. (Смеется.) У меня даже есть записи 1975 и 1976 года. Была группа «Бездельники». Панка еще не существовало. И когда он появился, мы подумали, что они у нас все утащили. Вот бобина, на которой все наши записи.

(Рашид берет в руки оформленную вручную бобину.) «Де Слаггердс». Писали на английском. Чтобы сильно не травмировать народ. (Смеется.) А вот здесь даже на обороте обложки написана наша история. Я тебе переведу. Там есть нецензурные выражения, учти! (Смеется.) «Один парень по имени Гарри встретил другого парня по имени Кит». Это я был Гарри, а мой приятель – Кит. «Они были бездельниками и сукиными сыновьями. Потому что они разговаривали следующим образом:

– Слушай, Кит. Я хочу трахнуть кого-нибудь. Ты знаешь кого-нибудь, кого можно было бы трахнуть?

На что тот отвечал:

– Я тоже хочу этого, Гарри, и у меня для этого есть чувиха.

И он привел эту девчонку домой к Гарри. Оказалось, что она хорошо играет на гитаре. И у нее был приятный голос. У Гарри не было приятного голоса, но у него был магнитофон «НОТА». И поэтому они втроем создали рок-группу. И назвали себя Бездельники и сукины дети».

На фотографии в оформлении я – Гарри, Кит – Кайрат, а это – та самая девочка, вот она здесь. Которая сначала с ним гуляла, а потом, когда я с ней познакомился, со мной стала гулять. Она живет сейчас в Москве.

Д.М.: И о чем же пели «Бездельники»?

Р.Н.: У меня была большая коллекция пластинок, и на многих печатались песни на английском. Мы брали эти стихи и использовали в самых безумных комбинациях на свою музыку. Прочту тебе названия: «Сукин сын бездельник», «Джингл Джангл», «Зеленый волк», «Давай проснемся утром», «Любимый и потерянный», «Мэджикал мистери тур», «Ревнивец», «Трудно», «Трудно быть стариком», «Я устал», «Я тебя люблю», «Какая-то песня», «Деньги», «Затмение». «Имэджин» даже есть, – берем стихи «Имэджин» и кладем на свою музыку. В те годы мы не верили, что на русском языке можно петь рок. И меня в этом разубедили только первые записи «Аквариума».

Д.М.: А как к тебе попал «Аквариум»?

Р.Н.: Так же, как и все остальное. Я коллекционировал винил, ходил на толкучку. Там и появлялись кассеты. Но когда там продавали «Машину времени» и «Самоцветы», мне было пофигу. Я был глубокий сноб и скептик. Я считал, повторю, что по-русски невозможно делать рок. А потом ко мне попали первые альбомы «Аквариума» – «Треугольник» и «Акустика» – Гребенщиков доказал мне, что это возможно, и я стал слушать и внимательно относиться ко всему, что приходило из Питера.

Д.М.: Бездельник – это призвание?

Р.Н.: Это образ жизни.

Д.М.: А почему ты потом решил стать архитектором?

Р.Н.: Архитектором я оказался, потому что у меня на лестничной клетке был сосед архитектор. Мне было интересно, чем он занимается. И когда пришла пора выбирать институт, а у меня вся семья – медики, – стали толкать в медицинский. А меня туда совсем не тянуло. Я понимал, что там нужно серьезно учиться, а потом людей лечить. А я совсем другой человек. Ну, ты представь меня, что я пойду и буду резать кого-то. Архитектура – это рисование, которое я любил, и полет фантазии.

Д.М.: У тебя пинк-флойдовский подход! Они же все тоже архитекторы.

Р.Н.: Да! Поэтому у меня особых сомнений и не было. Я решил для себя, что иду в архитектурный, и жестко заявил об этом родителям. Они одобрили, и я поступил.

Но благодаря группе «Бездельники» у меня накопилось в итоге часов сто тридцать прогулов, наверное, в учебный год семьдесят пять – семьдесят шесть. И меня чуть не выгнали из института, но я умудрился в академический отпуск уйти. И стал ездить. Мы с братом ездили в тайгу. Охотиться научился, верхом ездить. Жили в тайге.

Д.М.: Словом, безделье процветало.

Р.Н.: Да. Потом вернулся в институт и быстро его закончил. И по распределению пошел на три года работать в контору. И это были единственные три года в моей жизни, когда я сидел на рабочем месте от звонка до звонка. Но когда я отработал этот положенный срок, я тут же бросил работать и ушел в Общество охраны памятников истории и культуры Казахстана. Где можно было свободно на работу ходить и главное – бесконечно ездить по стране. И я объездил весь Казахстан в экспедициях. Обнаружили там около 500 разных артефактов, которые описали. Это было здорово! Я узнал страну. И вообще мне нравится все время быть в дороге. Я чувствую, что меня все время что-то вперед толкает. Обожаю путешествовать!

Д.М.: Да ты просто кочевник!

Р.Н.: Да. Я в душе кочевник.

Д.М.: А когда ты впервые взял в руки камеру?

Р.Н.: Впервые в десятом классе. Первый фильм я снял зимой с 70 на 71-й год. В горах. Назывался «Снежная банда». Там безумные типы ходили по лесу в масках-чулках, и я тоже ходил и исполнял одну из ролей. Мы грабили и убивали людей. У меня сразу получился игровой детектив. И одноклассники играли в нем. Возможно, он чем-то напоминал ранние фильмы Юфита. Но без некрореализма, однако с большим количеством убийств и крови.

Д.М.: То есть тебя сразу привлекало криминальное кино.

Р.Н.: Криминал такой, да. Потом второй фильм, который назывался «Згга» я снял в 1977 году.

Д.М.: На волне головокружительного успеха с группой «Бездельники»? (Смеется.)

Р.Н.: (Хохот.) Нет. Снимал я не с ними. Я снимал с двумя своими хорошими товарищами из архитектурного института. Это был достаточно абстрактный фильм. Причем он начинался с кадра, который я потом обнаружил в одном фильме Тарковского. Камера наезжает, и двери белые открываются в черноту. Это был такой фильм, словно бред какого-то человека, который просыпается рано утром. Который заканчивался тем, что некий проповедник сидит на горе и толкает новую религию людям. И в руках у него новая Библия, и он переворачивает страницы, а они все белые и чистые. То есть ты можешь эту религию как угодно воспринимать. Она чистая и белая. Но потом приходят два черных чувака в черных одеяниях до пят. В противочумных масках с длинными черными клювами. И убивают проповедника. И книгу режут, а из книги течет кровь. Этот фильм сохранился. Его надо бы отсканировать. «Снежная банда» на 8 мм, может быть, у кого-то и валяется. Но смог ли он сохраниться с января 71-го года? А «Згга» у меня лежит. И как бонус я его хочу выложить.