В запертые двери мира снова постучал гром.

Когда Эгар услышал раскаты, его лицо дернулось. Над степью собирались тучи, и они приближались. Он ощутил, как собственное будущее подошло и коснулось холодной рукой затылка. Долгосрочные цели Небесного Дома редко приносили блага тем, кто служил ему инструментом, и героям приходилось сложнее, чем остальным. Стоит лишь вспомнить легенды.

Он сплюнул в траву.

А потом вернулся туда, где стоял и ждал бог в кожаном плаще. Посмотрел в мерцающие глаза под краем шляпы и обнаружил, что странная буря, поднявшаяся в душе, не оставила места для страха.

– Ну, ладно, – сказал Драконья Погибель.

Просыпаясь, Рингил почувствовал себя так, словно вцепился в один из огромных железных навигационных бакенов в канале Ихельтетского порта. Привкус ржавчины во рту, шум в ушах, похожий на звук, с которым течет холодная черная река, и дрожащее пятно света на поверхности тьмы вверху. По плечу и груди пробежала волна горячей боли – он ей не удивился, но не смог вспомнить, что стало ее причиной. Сквозь неровное мерцание возвращающегося сознания он будто увидел темный силуэт, который чего-то ждал.

«Разве ты не понимаешь, отец… – Он шевелил странно ноющей челюстью, но не понимал, бормочет ли слова вслух. – Это гребаная ложь, весь этот вонючий город на болотах выстроен из лжи…»

И очнулся.

Он лежал на гладком холодном камне. Где-то во тьме капала вода. Бледный свет плясал на сводчатом потолке пещеры. Возле отесанной каменной стены, слева виднелась темная фигура.

– Зачем ты это сделал?

Голос почему-то раздался справа. Рингил моргнул и приподнялся на локте, дрожа. Боль стрельнула от челюсти по правой стороне головы. Обрушились воспоминания. Битва… двенда… бесславный конец. Он огляделся, но мало что увидел, кроме нависающих сталактитов.

– Что я сделал? – спросил он заплетающимся языком.

На каменном полу зашевелились тени. Рингил лишь теперь заметил, что пол выглядит обработанным, как и стена слева. Он прищурился и рассмотрел фигуру, сидящую со скрещенными ногами за пределами светового круга. Существо, похоже, внимательно изучало собственные сложенные ладони.

– Зачем ты вышел на битву ради них? – Голос был мелодичный, глубокий, звучный, хотя слова, доносящиеся до его ушей, в сумерках звучали негромко. Существо говорило по-наомски, но с архаизмами из старого мирликского, причудливо усложняя грамматику. – Они готовы посадить тебя на кол за выбор партнера для постельных утех и назвать это справедливостью; они полюбовались бы на казнь и отпраздновали твою агонию пивом и песнями, посвятили бы ее своим дурацким богам. Они жестоки и тупы, аморальны как обезьяны и безвольны как овцы. Но ради них ты вышел на поле битвы с рептилиями. Почему?

Рингил с трудом сел. Попытался заговорить, но закашлялся. В конце концов, придя в себя, вяло пожал плечами.

– Не знаю, – прохрипел он. – Все так делали. Я просто хотел прославиться.

Язвительный смех разбудил эхо под сводами пещеры. Однако в последовавшей тишине вопрос повис в воздухе, и сидящий не пошевелился. Он ждал ответа – настоящего ответа.

– Ну, ладно. – Рингил подвигал челюстью, держа ее большим и указательным пальцами. Поморщился, откашлялся. – После всего, что было, я и сам толком не знаю. Но, если покопаться в памяти… Наверное, причиной всему были дети. Я видел пару поселков, куда их отряды нагрянули в самом начале. Чешуйчатые, знаешь ли, склонны поедать пленников. А для детей это самый жуткий кошмар, да? Когда тебя пожирают заживо. Ты в цепях, смотришь и понимаешь, что будешь следующим.

– Понятно. Ради детей. – Существо склонило голову набок. Голос оставался мягким будто шелк, но подспудно в нем ощущалась пружинистая сила кириатской кольчуги. – Детей, которые, скорее всего, вырастут в точности такими же невежественными и жестокими разрушителями, как и те, кто их породил.

Рингил прижал пальцы к той стороне головы, где пульсировала боль.

– Ну да, наверное. Если ты так ставишь вопрос, все и впрямь кажется глупым. А что твой народ? Вы тоже съедаете пленников?

Существо плавно поднялось. Даже в полумраке Рингил видел, сколько физической силы и изящества в этом движении.

Оно вышло на свет. И у Рингила перехватило дыхание.

Боль пульсировала в челюсти и голове, порезы на плече и груди болели; он ощущал себя грязным внутри и снаружи, к тому же чувствовал смутный, невнятный страх – и, невзирая на все это, в основании его живота зародилось слабое пламя влечения. Слова Миляги Милакара всплыли из глубин памяти: «Он красив, Гил. Вот, что люди говорят. Что он неописуемо прекрасен».

Кем бы ни был ненадежный источник, от которого Миляга услышал эти слова, он, определенно, отличался наблюдательностью.

Двенда был больше шести футов ростом, с почти мальчишескими, изящными бедрами и конечностями, но с такой могучей грудной клеткой и широкими плечами, что верхняя часть его тела больше походила на стилизованную кирасу, чем на что-то живое. Он – а это был мужчина, судя по выпуклости под свободными черными штанами и плоской груди – стоял с той же небрежной грацией, с какой поднялся. Руки у него были длинные, с узкими кистями и бледной кожей; они свободно висели вдоль туловища, однако пальцы были чуть поджаты, наводя на мысли о когтистых лапах сокола. В тусклом свете каждый ноготь радужно переливался.

Его лицо превосходило все мечты приятелей Шалака: бледное как алебастр, подвижное и умное, с большим ртом, узким подбородком и тонким носом – черты резко выделялись на фоне высоких мертвенно-бледных скул и широкого ровного лба. Длинные черные волосы ниспадали на широкие плечи, окутывая их, как темная вода. Глаза…

Глаза, как и гласили древние легенды, казались ямами, полными смолы, но даже в слабом освещении Рингил увидел, что они радужно мерцают, как и ногти двенды. Его охватила внезапная безграничная уверенность в том, что при свете дня эти очи заискрятся, словно устье Трелла на рассвете.

Двенда склонился над ним. В этом движении одновременно ощущалось что-то вроде почтения и любопытства хищника.

– А ты хочешь, чтобы я тебя съел? – спросил он.

Что-то снова затрепетало внутри.

«Возьми себя в руки, Гил. Это твой враг, прошлой ночью ты его едва не убил…»

А сегодня? Что будет сегодня?

Какая-то его часть по непонятной причине хотела разобраться.

«…и, возможно, ты еще в силах это провернуть».

Он сумел изобразить насмешливое покашливание и деланное безразличие, скрывая дрожь, пробежавшую по телу от кончиков пальцев до паха.

– Может, позже. Прямо сейчас у меня голова болит.

– Да. – Двенда опять склонил голову набок. Осколки света плясали в чернильных глазах. – Приношу извинения за боль. Ранения не очень серьезные, и в этом месте ты исцелишься гораздо быстрее, чем в своем мире. Но даже здесь приходится платить физическую цену. У меня не было иного способа остановить схватку, не убивая тебя.