Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из интернет-отзывов (с минимальной редактурой):
Актёрский состав «Территории»-1978 – лучший. Эти актёры помнили настоящих геологов, стрелков ВОХР и бичей Дальстроя. Актёры-2014 под бичами понимают бомжей у помойки, а под геологами – исполнителей авторской песни с Грушинского фестиваля. Чинков-Будда превратился в мрачного Хемингуэя в сером свитере и с лохматой бородой. Фильм завершается десятками благодарностей. Благодарят создатели фильма лично Путина, Медведева, Шойгу, всех губернаторов, где снимали, местных начальников, Мединского, зачем-то Собянина и многих иных чиновников. Не могу себе представить, чтобы в 1970-х кинематографисты благодарили в конце фильме Л. И. Брежнева и всё Политбюро.
Евражку я Александру Мельнику не прощу! В начале романа работяга Кефир кормит евражку и беседует с ней. Вместо евражки – гордого дикого зверька – в кадре появляется крыса в клетке. Ну не стыдно?
Действие происходит на Чукотке, и герои фильма не раз упоминали тундру, но её нам так и не показали, зато показали огромные сосны на заднем плане, когда Баклаков идёт в одиночный маршрут. Действие можно перенести хоть в Африку, но тогда зачем твердить про тундру?
Фильм получился по-голливудски красивым, лощёным, глянцевым. Даже бороды в этом фильме ухоженны и прекрасны (хочется добавить: «по-хипстерски». – Примеч. авт.).
Александр Мельник своими руками уничтожил проект, который мог стать не просто одним из лучших фильмов года, но поворотной точкой в развитии отечественного кинематографа, доказав, что картины о людях труда, для которых интересы Родины превыше всего, – сильное и волнующее зрелище, с лёгкостью затмевающее стандартное фестивальное кинонытьё.
Сложно сказать, каким показался этот фильм «новому поколению», которое и романа не читало, а главное, в те времена не жило. Фильм повествует о материях, слабо знакомых юному зрителю, – примерно как жизнь на других планетах. Да что там, жизнь на других планетах знакома нам куда лучше по фантастическим фильмам. А поди объясни, чем был тот самый Дальстрой…
«В фильме натяжек – миллион. Но он сделан-то не для нас, а для нового поколения – людей, которые на Чукотке никогда не были и, возможно, не будут. Да и попасть на Чукотку сегодня сложнее и дороже, чем в Таиланд или на Кипр. Да, „косяков“ много, но молодым они всё равно не видны, – защищает фильм Мельника Анатолий Лебедев. – Важно, чтобы они увидели, какие люди делали эту страну, эту культуру. Поняли: главное – иметь дело, жизненную задачу. Проживать каждый день как последний. Считаю, в фильме это передать удалось. Ведь Арктика – это не просто шельфовая нефть. Это люди, мировоззрение. В фильме показано величие северной природы, величие рабочего человека. Это сегодня армия трудоспособных мужиков ради подачки от босса годами стоит в охране. А в наши с Куваевым, Пахмутовой и Высоцким времена героями были трудяги – монтажники, геологи, первопроходцы таёжных пространств. Сегодня молодые люди живут в мире соцсетей, не зная запаха навоза, аромата леса и живой тундры, не познав текучести раствора при кирпичной кладке, не оценив рыбацкой удачи при полном трале, потому что её украдёт неведомый и безграмотный буржуй… А тогда рыбак шёл в море в том числе и потому, что его труд был уважен оплатой. Строитель или судоремонтник шли в свою профессию, потому что о них говорили в прессе, в них нуждались не жулики в погоне за наживой, а люди, ответственные за грамотное развитие территории и решение социальных проблем. Было модно идти в геологи – такие были приоритеты у поколения. В советское время умели привить молодым романтику. На этом строились души, характеры, страна. И фильм напомнил об этом способе жить нынешнему поколению».
Скажем режиссёру Мельнику «спасибо» и за экранизацию Куваева, единственную в последние тридцать с лишним лет, и за повод перечитать и переиздать «Территорию». Хоть бы и с гламурными киношными лицами на обложке.
«Правила бегства» – второй и последний роман Куваева и, возможно, наименее прочитанное его произведение. Этому есть объяснения: автор не успел завершить работу над романом. Впервые книга увидела свет только в 1980 году в Магадане.
Куваев полагал: материал тут менее выигрышный, чем в «Территории», зато замысел – сложнее и человечнее, и смысла в нём больше. «На лёгком таланте тут не проскочишь, но силу в себе чувствую очень большую и, думаю, справлюсь».
Книга эта – снова о Севере, о «настоящей жизни», противопоставленной суетливому и мерзковатому столичному быту. О бегстве из городов от «беспредела потребительства» и фальши в отношениях – туда, где понятия дружбы, работы, ответственности ещё не истрепались, не прогнили, как в южном ненадёжном климате. Это книга о дауншифтинге, написанная тогда, когда этого слова никто у нас ещё не знал.
В каком-то смысле черновиками к роману можно считать повесть «Весенняя охота на гусей» и рассказ «Через триста лет после радуги» (в роман вошли несколько почти дословных цитат из него). Уже в этом рассказе, который Куваев ценил выше других своих произведений, герой по прозвищу Мельпомен говорит, точно извлекая эталонный звук из камертона: «Во всяком человеке – Человек с большой буквы. Иногда его трудно извлечь, иногда невозможно, но пробовать нужно всегда». Прототип Мельпомена – рыбак, бывший юрист Пётр Семёнович Щеласов из Крестов, в романе ставших Столбами, такой же «дауншифтер», как хлебопёк Людвиг из «Весенней охоты на гусей».
В «Правилах бегства» вновь появятся и Мельпомен, и мелькнувшие в том же старом рассказе Северьян с Поручиком (Северьяна окружающие зовут просто Север; это можно понять и так: среди куваевских героев – Север как таковой). А дед Лысков – не из «Весенней охоты на гусей» ли попал в «Правила бегства»?
Действие романа происходит, видимо, в начале 1960-х на северо-востоке Якутии (низовья Колымы), Чукотке (река Омолон и одноимённый посёлок), частично в Москве.
В центре его – странный человек Семён Рулёв, бывший кадровый офицер, студент-историк, шурфовщик и журналист, создающий свою «республику бичей» – оленеводческий совхоз. Если в ранних куваевских вещах, порой почти репортажных, много непосредственных впечатлений и настоящих имён, то в последние годы в его прозе становится больше вымысла и собственно литературных героев, а не слегка примаскированных двойников автора и его друзей: контрабасист-контрабандист Беба, пограничник Калиткин, историк Рощапкин… Вот и коммуну Рулёва Куваев выдумал.
Повествование ведётся от имени попавшего на Север городского человека, мягкотелого непьющего филолога-диалектолога (сейчас бы сказали – «ботаника») Николая Возмищева, на которого не оглядываются ни девушки, ни милиционеры. В отличие от Рулёва – идеалиста, донкихота, энергичного неудачника (или же человека, осознанно отказавшегося от «успеха»), Возмищев – наблюдатель. Наблюдать ему приходится в основном за северными бичами, которых стремится вернуть к человеческой жизни Рулёв.
Одним из первых колымских бичей описал в очерке 1931 года «Северная несрочная» Сергей Диковский: «Есть совсем неопределённые личности. Они едут за рыбой, как на прииска́, – случайные спутники всякой работы, перекати-поле, летящее через Охотское море на рыбалки, с рыбалок на лесозаготовки». Сезонник с лицом церковного регента выразился о неопределённых этих людях философски: «– Отгадай… кто от людей бежит, кто от себя?» Сам термин «бич», указывает Владислав Иванов, получил в Магаданской области широкое распространение в 1950-х, в пору массовой реабилитации. Многие бывшие зэки, не имея возможности или желания вернуться на материк, оставались, перебивались случайными заработками, спивались, не имея дома и семьи… Позже, в перестроечные времена, слово «бич» иногда стали использовать как синоним слову «бомж», то есть опустившийся, бездомный человек. Но путать бичей с бомжами (бомжи – преимущественно городское явление, которое приобрело социологически значимые масштабы в 1990-х) – значит совершать грубую ошибку, не понимая ни структуры общества, ни особенностей исторического процесса.
